— О, точно, чмо! — Андреев чуть не подавился куском черного хлеба и жизнерадостно засмеялся. — Давайте так и будем звать это чучело: черное мохнатое отродье!
— Тебе бы только прикалываться, Олежа. Вон какой вымахал, а мозгов маловато. — Леваков зло затушил окурок в пепельнице. — Ты думаешь, что Койгеров просто лохмы свои в гримерке оставил, как ящерица хвост, а сам ходит где-то живой-здоровый?
— Да ничего я не думаю. — Андреев смущенно потупился.
— Вот именно, Олежа. Кто бы это ни сделал, а у нас в театре труп, господа, покойник, причем неизвестно куда девшийся. Куда он испарился? А?
— Так вы думаете, что Мигицко правду говорит? — вступил в разговор Новиков. — Ходит кто-то по театру черный, лохматый, с двухметровыми клыками и народ жрет? А…
Закончить мысль Новикову не удалось: в буфет влетела рыженькая гримерша Маша, любимица всех актеров.
— Мигицко пропал! Сергей Григорьевич!!!
Артисты вскочили, опрокидывая стулья.
— Как пропал?! Он же в гримерке заперся! Никуда не выходил! — закричал Леваков, теряя самообладание.
— Ай, батюшки! — Буфетчицы, бросив боевой пост, обгоняя друг друга, выбежали в коридор.
— Машка, ты путаешь что-то. — Андреев схватил гримершу за плечи и встряхнул. — Как он мог пропасть? Он даже ведро у Пази выпросил, чтобы в туалет не выходить.
Маша уже рыдала на обширном торсе Андреева.
— Вот, вот, оно и осталось, ведро одно, то есть не одно. — Маша опять зарыдала.
— Машенька, то есть не одно ведро? То есть там Сергей Григорьевич? Да? — Траугот успокаивающе гладил девушку по вздрагивающей спине.
— Нет, нет, — твердила Маша между всхлипываниями. — Нет его, не будет теперь «Фредерика», никогда не будет! Бедненький, только и успел, что перед смертью в туалет сходить.
— Так он вышел в туалет и пропал? — уточнил Саня Новиков.
— Да нет, как вы не понимаете! Не ходил он ни в какой туалет, там ведро только, он его «Собакой.ру» прикрыл и все, нет там больше никого. Ведро и кровищи целое море. Целое море…
В буфете повисла тишина.