Мне уже доводилось быть свидетелем смерти детей и прежде. Я уже имел дело с матерями на пороге смерти. Но в этот раз все было по-другому. Я впервые оказался самым старшим врачом в отделении, когда в нем случилось нечто ужасное, я впервые был тем, кто должен был со всем разобраться. Все зависело от меня, и я всех подвел.
Мне не были предъявлены обвинения во врачебной халатности, и никто ни о чем подобном даже не заикался. В Генеральном медицинском совете всегда судят о врачебной халатности, задавая вопрос: «Могли ли ваши коллеги повести себя в данной ситуации как-нибудь по-другому?» Все мои коллеги сделали бы в точности то же самое, и результат у них был бы точно таким же. Однако для меня этого было недостаточно.
Я знал, что если бы постарался чуть больше, если бы был более наблюдательным, то мог бы оказаться в той палате на час раньше. Я мог бы заметить на КТГ одно небольшое изменение, я мог бы спасти этому ребенку жизнь, сохранить матку его маме. От всех этих «мог бы» мне было попросту никуда не деться.
Да, я вышел на работу на следующий день. Я был тем же человеком, однако уже совсем другим врачом – я не мог рисковать повторением подобной катастрофы. Стоило пульсу плода упасть хотя бы на один удар в секунду, и я проводил кесарево. Причем именно я – не старший интерн и даже не младший ординатор. Я понимал, что женщины без лишней надобности подвергаются операции, а мои коллеги лишаются возможности повысить свои хирургические навыки. Однако если так я мог гарантировать, что все останутся живы, то это того стоило.
Прежде я насмехался над врачами-консультантами за их чрезмерную предусмотрительность, демонстративно закатывал глаза у них за спиной, но теперь я все понял. У них у каждого была такая ситуация, в которой они «могли бы», и именно таким образом они с ней справлялись.
Только вот я на самом деле никак со случившимся не справлялся – я просто с этим смирился. Следующие шесть месяцев я ни разу не засмеялся, и даже улыбки у меня были притворные – я чувствовал себя так, словно у меня умер кто-то из близких.
Мне следовало обратиться к психотерапевту – точнее, моя больница должна была мне его назначить. Проблема в том, что в медицине подобное принято замалчивать, из-за чего те, кто больше всего нуждается в помощи, ее никогда не получают.
Каким бы предусмотрительным я, однако, ни был, в конечном счете непременно случилась бы еще одна трагедия. Она должна была случиться – нельзя избежать неизбежного.
Одна замечательная врач-консультант говорит своим практикантам, что к моменту, когда они выйдут на пенсию, накопится целый автобус мертвых детей и детей с церебральным параличом, и сбоку на этом автобусе будет красоваться их имя. На их счету будет огромное количество «неблагоприятных исходов», как их принято называть в больничной среде. Она говорит им, что если они не в состоянии справиться с этим, то они ошиблись с профессией. Может быть, если бы кто-нибудь сказал мне об этом раньше, я бы хорошенько призадумался. В идеале, конечно, я должен был услышать это, когда выбирал выпускные экзамены в школе и еще не успел во все это ввязаться.