Опасное лето (Янссон) - страница 18

Домочадцы сбежались и расселись по местам.

— Мама, — сказал Муми-тролль и потянулся за сахарницей, — мама, тебе не кажется… — И вдруг он замолчал, выпустив сахарницу, которая звонко брякнулась на стол. — Смотрите! — прошептал он. — Смотрите!

Все обернулись. От тёмного угла отделилась тень. Что-то серое и скукоженное выбралось на середину гостиной, моргая от солнечного света, потряхивая усиками и враждебно разглядывая муми-семейство.

— Я Эмма, — гордо объявила старая театральная крыса, — и я хочу вам сказать, что я терпеть не могу кашу. Вы едите кашу третий день подряд.

— Завтра будет толокно, — робко сказала мама.

— Терпеть не могу толокно, — ответила Эмма.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Муми-папа. — Мы думали, что дом брошен, и поэтому…

— Дом, — не дослушав, фыркнула Эмма. — Дом! Это не дом. — Она, ковыляя, приблизилась к столу, но не села.

— Это она на меня сердится? — прошептала Миса.

— А что ты натворила? — спросила дочь Мюмлы.

— Ничего, — пробормотала Миса в свою тарелку. — Мне просто так показалось. Мне всегда кажется, что на меня сердятся. Будь я самой прекрасной мисой на свете, всё было бы иначе…

— Что ж поделаешь, голубушка, раз это не так, — ответила Мюмлина дочь и вернулась к еде.

— Эмма, а ваша семья спаслась? — участливо спросила Муми-мама.

Эмма не отвечала. Она смотрела на сыр… Потом протянула лапу и быстро сунула сыр в карман. Взгляд её переместился на запеканку.

— Это наша запеканка! — закричала малышка Мю и, сделав прыжок, плюхнулась сверху.

— Мю, так поступать некрасиво, — укоризненно заметила дочь Мюмлы. Она подняла сестру, смахнула с запеканки пылинки и спрятала весь кусок под скатертью.

— Хомса, милый, — быстро проговорила Муми-мама. — Сбегай в кладовку, посмотри, нет ли у нас чего-нибудь вкусненького для Эммы.

Хомса убежал.

— Кладовка! — воскликнула Эмма. — Кладовка! Они думают, что суфлёрская будка — это кладовка! Они, видите ли, решили, что сцена — это гостиная, а кулисы — картины! Занавес у них — это шторы, а бутафор — злодей! — Эмма раскраснелась, и нос сморщился до самого лба. — Какое счастье! — выкрикнула она. — Какое счастье, что господин Филифьонк, заведующий постановочной частью, — да-покоится-он-с-миром — вас не видит! Вы ничего, вообще ничего, ровным счётом ничего не знаете о театре!

— Я нашёл только старую салаку, — вернувшись, сказал Хомса. — Если, конечно, это не селёдка.

Эмма выхватила у него рыбу и с высоко поднятой головой прошаркала в свой угол. Она долго чем-то грохотала, потом достала большую метлу и начала ожесточённо мести пол.