Он резко встал, губы его сжались, как капкан.
— Мы с ней никогда не обсуждали эти случаи. Можем мы продолжить прогулку, полковник?
И это была та самая девчушка, которая хихикала со мной над страницами «Панча»! Пока мы спускались к мостам, я пристроился рядом; его трость буквально вонзалась в землю при каждом шаге, но под густыми усами змеилась угрюмая улыбка.
— Ох этот месье `Аттон! — восклицает француз. — Такой говорун, такой проныра! Не сомневаюсь, он скормил вам целую теорию о том, что она хладнокровно прикончила Штарнберга, воспылав tendre[1000] по отношению к вам? Bon sang de merde! — выругался он и лающе рассмеялся. — Пришла в ярость из-за того, что он ранил, возможно даже убил ее возлюбленного! Быть может, вы даже верите в это сами, поскольку вы были любовниками в Берлине... О, мне известно все про ее «отпускную подработку» для Бловица! Как, вы не верите в теорию `Аттона? Позвольте вас поздравить!
Сделав еще несколько шагов, агент поостыл.
— Так вот, ваша affaire[1001] в Берлине была amour passant[1002]. Не от сердца.
Черт, ну и деликатный же народ эти французы.
— По крайней мере, с моей стороны, — отвечаю я.
— Как и с ее, что бы там ни думал этот проныра `Аттон. Хотите, скажу вам, почему она прикончила Штарнберга?
Он остановился на мосту и повернулся ко мне.
— Я уже говорил, что ее отец и братья погибли в войне семидесятого года с немцами и что она хотела сражаться на свой лад. Но не сказал, как они умерли. Папа и Жак пали в битве при Гравелоте. Клод скончался от ран, не получая должной помощи... в германском госпитале. Валери служил в разведке. Его взяли под Сен-Прива при выполнении mission d`espionnage[1003]. Он был расстрелян взводом померанцев Франзецки на следующий день, после того как было заключено перемирие — первого февраля 1871 года!
Внезапно глаза на бульдожьем лице засверкали от гневных слез.
— Немцы знали, что война закончилась, но все равно расстреляли его. Все равно! Вот вам тевтонское благородство.
Повалил снег, француз ссутулился от пронизывающего ветра и поглядел на реку.
— Вот так ушли они, все четверо, почти мгновенно... как сказал поэт о снежинках, падающих в воду. Я не упомянул, что тот дипломат в Турции и информатор в Египте — оба были немцами? Нет? Так вот, Каприз не любит немцев. В чем мог убедиться граф фон Штарнберг. Но я совсем заморозил вас, полковник! Дайте руку, друг мой! Как вы посмотрите на то, чтобы зайти в кафе и выпить по чашке горячего шоколада с доброй порцией коньяку для аромата, а?
***
Какой-то тупой умник заметил, что слово «если» — одно из самых великих в языке, но я склонен считать его чертовски бесполезным. В моей жизни происходило столько стечений обстоятельств, как плохих так и хороших, что я усвоил абсолютную бессмысленность восклицания «Вот если бы!..». Что случилось, то случилось, и если финал моей австрийской одиссеи получился невероятно кошмарным — и возмутительным, поскольку я предвидел подобную возможность, — то сейчас мне стоит относиться к нему философически. Ведь мне, как было сказано выше, перевалило на девятый десяток, и я все еще жив — более или менее, — так чего же еще желать?