Отец стоял, уперев руки в бока и широко расставив ноги, и смотрел на Степу с таким ироничным укором, будто Степа был карапузом, тренирующим слово «неть!». В лучах его взгляда Степины претензии мельчали и маршировали прочь на подгибающихся ногах. Ясю разбудил упавший чайник — так у любого упасть может. А что напился отец… но сейчас-то он трезвый! Отчего не пустить?
— И Ясю ты разбудил, и вообще прямо… — повторил Степа. Отец фыркнул. — Почему я должен?.. Идиотизм какой-то. Да еще губу мне разбил, угу.
На соседской груше, трепетавшей майскими листьями и облетающими цветами, хрипло закаркала ворона. Мимо по улице прошла квадратная тетка в красном платье, эдакий красный куб на кегельных ногах, и с любопытством покосилась на двоих, разговаривавших через забор.
— Степан Богданыч, вы ломаетесь, как девица. А я всего лишь хочу взглянуть на внука и наследника. — Отец сделал паузу, но не дождался никакой реакции. — Вот балбе-ес. Уперся рогом, да? Дурачок.
Степе аж кровь в глаза бросилась. Сам себя он мог иногда называть дураком — а кто себя так ни разу не называл? Но если вдруг дураком (тормозом, балбесом, кретином и далее) его называли другие — например, в пылу дорожной склоки — у него мигом вылетали пробки. Никакие прочие оскорбления, сколь бы грязными они ни были, на него так не действовали.
— Баста! — рубанул воздух рукой Степа. — Все!
Он развернулся и зашагал по траве к дому.
— Даже чаю не предложишь? — кинул ему вслед Богдан.
— Хватит с меня! — рявкнул Степа вне себя от гнева. — Ты! Тебе зачем сын-дурак? А мне ты даром не нужен!
— Ух! Темперамент! — театрально вздрогнул Богдан. — Не плюй в колодец, горячий ты мой, там золотишко лежит.
Степа вбежал в сени и через секунду вылетел оттуда с алым кабриолетом, вчерашним подарком отца, в руках. Он метнул машинку через забор и крикнул:
— Вот! Катись! Катись в свою Москву! А в этот дом дорогу забудь!
— Что я делаю? Пеленки глажу, — голубиным голоском лепетала Юлька. — Да, с двух сторон. Да, чтоб ни микроба… Ой! Яся проснулся! Прости, мам, я тебе вечером позвоню.
Она прикрыла глаза от стыда. Стыдно было не от вранья, а от того, что в ней ни на грош смелости. Сказать, что со вчерашнего дня бросила Ясю на мужа? Ха! Для Юльки это так же возможно, как выйти на канат под куполом цирка и прогуляться туда-сюда. Она не сообщала раньше матери о том, что ищет няню и собралась на работу, потому что та непререкаемо заявила ей: до года нужно сидеть с ребенком. Лучше бы до двух, но до года — это без обсуждений. Иначе… Дальше начинался длинный список тех травм и ущерба, который нанесет Ярославу разлучение с матерью. «Я сидела с тобой до двух лет. Сейчас вы, понятно, разбалованные, чем-то жертвовать — это для вас нелепость. Но хотя бы до года…» Вот так клубились, разрастались в Юлиной голове тирады маман, звучал громко резковатый, глубокий голос — хотя телефонный разговор закончился.