Она оглядела себя и не увидела. Видела нежное небо, реку в каменных объятьях набережной, воздух — а себя не видела. Словно сама превратилась в воздух. Но все происходящее было так странно и невозможно, что еще одной странности Юлька не смогла удивиться. Ладно, лечу. Ладно, невидима.
Вдоль стены дворца, из которой выступали пилястры, лепные завитки и головы кудрявых фавнов, она плавно спустилась к майской зелени деревьев и к улице. Ноги беззвучно коснулись мостовой: похоже, невидимая Юлька теперь была не плотной-плотской, а кисейно-бесплотной. Улица была короткой и тихой, громче звуков Юля слышала сейчас запахи: что-то сладкое-кондитерское, бензиновый шлейф от проехавшего грузовичка, цветочно-пряный от седой дамы, прошагавшей мимо и задевшей Юлю полой своего бежевого тренча.
Впереди, на углу этой тенистой улочки, блестела витрина, а над высоким крыльцом висела кованая, ажурная эмблема с неразборчивым названием — почему-то Юля сразу подумала, что это кафе. Можно было пройтись туда, по надписям понять, на каком языке здесь говорят, или, в конце концов, зайти внутрь и попробовать объясниться, ведь она очень неплохо знала французский и сносно — английский… Юля сделала несколько шагов вперед, бормоча про себя на английском: «Не могли бы вы подсказать, какой это город?» — но тут вспомнила, что невидима и в собеседницы не годится.
— Все страньше и страньше, — сказала она.
Смуглый, рабочего вида мужчина, прошедший мимо нее, не повернул головы на ее голос.
— Вы меня не слышите? Нет?
Улица была обсажена платанами, и Юля прислонилась к одному из них, к теплому стволу в светло-зеленых, оливковых, бархатных пятнах, прошлась пальцами вверх по коре, а затем, встав на носочки, медленно взмыла вверх вдоль ствола, порхнула через прозрачную майскую листву и полетела вверх, вверх, к небу.
Через несколько секунд она развернулась. Город лежал под ней, как великая, выстланная перламутром раковина, и восхищенный взгляд перекатывался по нему жемчужиной, везде находя только красоту. А что это был за город? Блестела рыбьей чешуей река. Светло-серые дома теснились на двух островах и на том, что побольше, вырастал из площади готический собор. А вдалеке виднелся невесомый силуэт — словно весенняя голая ветка, что вот-вот расцветет, словно легкий рисунок коричневой тушью на голубом — та самая, банальная, неповторимая башня. Tour Eiffel!
Так она в Париже! Увидела все-таки! Жаль только, что не при жизни… Ясно было, что ничем иным, кроме перехода в мир иной, этот полет объяснить нельзя, и от жалости к себе, от грандиозности города под ней, от того, что великолепный этот город сбылся только таким образом, Юлька заплакала. Тут все и кончилось.