Он развернулся и с бутылкой вышел из спальни, а через минуту уже покинул квартиру Невзорова.
Легонечко насвистывая, он вышел из сияющего поддельным мрамором подъезда во двор, наряженный в майскую яркую зелень. Возле исполинской арки, выводившей на проспект, его кто-то окликнул:
— Э-э! Мистер!
Богдан обернулся и увидел алкаша в бархатном пиджаке. Его лиловая физиономия выражала искреннюю радость от встречи с добрым человеком, подарившим ему в понедельник пять тысяч.
— Ну, что тебе? — нетерпеливо спросил Богдан. — Опять гив?
— Похмелиться бы, — прогудел бомж, застенчиво потупясь.
— Держи, везунчик. — Богдан сунул ему портвейн и отправился дальше.
На проспекте нетерпеливо гудели утренние автомобили; тесня их, плыл дотемна набитый народом троллейбус; мимо сонной, налегшей большой грудью на свой приземистый холодильник мороженщицы спешили равнодушные к мороженому, позавтракавшие дома горячей яичницей работники ручки и клавиатуры.
Перед Богданом были открыты все дороги. Можно было бы начать день с капуччино в симпатичной новой кофейне, где в витрине выставили пирамиду из профитролей и стеклянные, ампирных пропорций банки с кофейными зернами. Можно было сесть на лавочку на берегу Межи, смотреть на блики реки и слушать доносящийся от пристани голос, каждые пять минут с одной и той же донельзя радостной интонацией приглашавший прокатиться на катере и осмотреть «невероятно прекрасные места нашего старинного города!». Можно было отправиться на Гороховую улицу и стучать в закрытую дверь или перемахнуть через хилый забор и потребовать внука, «иначе я за себя не отвечаю». Можно было умчаться в Москву, а оттуда свалить на недельку на какой-нибудь испанский курорт и всю неделю в устричном жемчужном покое созерцать из шезлонга синие волны, временами похрапывая и забыв обо всем. Собственно, последнего хотелось больше всего.
Приняв решение, Богдан быстрой походкой дошел до своей «дээс», доехал до отеля, который покинул, не пробыв там и получаса, и вышел из «Националя» с чемоданом. Оттуда путь Богдана лежал на центральный рынок. Место это было ему хорошо знакомо еще по советским временам, ибо в те времена только на рынке можно было купить мясо, а не суповой набор костей, овощи без гнилых боков и фрукты более экзотические, чем яблоко. Первым делом Богдан через открытые ряды дошел до прилавков, где торговали соленьями. Он перепробовал несколько сортов квашеной капусты, потребовал положить ему килограмм вон той, с клюквой, а заодно налить литр рассола. Затем он прикупил полкило хрустящих, крокодилового цвета соленых огурцов и опять же попросил литр рассола. У ловкой, молодой торговки огурцами был еще такой нечастый товар, как моченые антоновские яблоки. Богдан надкусил одно желтое яблоко, подумал, помотал головой, но потом отведал яблочного рассола и взял его. После солений он закупился всем тем, что составляет основу сытного обеда и чему соленья служат украшением: картошкой, хлебом бородинским, рижским и белым, розовым тамбовским окороком, соленым салом с темными мясными прожилками, еще разными мелочами и, наконец, бараньими ребрышками для жарки. После рынка Богдан остановился возле ресторана «Диканька» с чубастым казаком на вывеске, зашел туда и спросил: «А борщ у вас жирный?» — «Нет, что вы!» — заверили его. «Жаль! Мне нужен жирный». — «Хотя погодите, сейчас у повара выясню… жирный, конечно, ну бог ты мой, вы же в украинский ресторан зашли! Зачем спрашивать! Мы и сальца кладем!» На этот раз Соловей не поверил ответу, сел и потребовал одну порцию, да поскорей. Официант понял «поскорей» так, как надо было (то есть, что за «поскорей» будут хорошие чаевые), и принес заказанное уже через пять минут. Богдан попробовал и сказал: «Самое то!» Но есть не стал, а попросил перелить этот борщ ему в посуду с собой, да еще добавить три, нет, пять порций.