Юлька все еще слышит их голоса, хотя теперь нет на этом балконе ни деда, ни бабушки, нет шаткого венского стула и знакомой герани, теперь тут сушится детское и взрослое белье и стоит чей-то велосипед.
Юлька примостилась на погнутых перилах балкона. Ей было хорошо и грустно.
— Или бросить орла? — спросила, сама не зная кого. — Бросить эти полеты эгоистки…
— Кушай ягоды, детка, — прошелестел откуда-то издалека голос баб Рины.
— Ягоды? — Юля обернулась, сидя на перилах, а потом ветер шевельнул цветы черешни, и она вспомнила.
Как бабушка Рина ставила перед ней миску с черной черешней. Черешни всегда было немного, она была не рыночной (там дорого), а с этого, дворового дерева, которое урожай давало слабый, в связи с возрастом, а обирали его всем двором. Юлька нехотя двигала миску к бабушке: «Давай вместе съедим». А баб Рина отвечала: «Кушай ягоды и не морочь мне голову». — «Давай вместе». — «Кушай ягоды. Это голый витамин. Тебе. Я так хочу! Тебе будет сладость, а мне — радость».
И тогда пахучий, с кислинкой сок наполнял рот, ягоды мялись под зубами, косточки летели в кулак и пачкали багряными потеками руку. Это было так странно и непривычно: наслаждаться чем-то, не делясь, брать, не отдавая, держать в руках полную чашу, которая только для тебя… и не чувствовать ни малейшей вины! Да, такой фокус могла устраивать только бабушка Рина. Хотя… Юля задрала голову к небу.
— Ведь Степа отпустил меня, — сказала она. — Он подарил мне эти две недели, вместе с полетами! Сказал — тебе. Подарил. Значит: могу летать?
Голубое небо мигнуло и сменилось белым потолком хранилища.
Мать Юли решительно вошла в дом и первым делом водрузила на обеденный стол большой пакет. Степа с Ясей на руках вошел следом за тещей.
— Мм… вы присаживайтесь, Нина Яковлевна, — сказал он.
Теща издала придушенный грудной рык, полный возмущения. Так, по мнению Нины Яковлевны, выражали свое недовольство африканские львицы и темпераментные женщины.
— Сколько можно вас просить: называйте меня Ниной! Садиться незачем, я на минуту. Рапидман. — Она любила вставлять в речь французские словечки и грассировала, томно прикрывая веки. — А где моя дочь? Что случилось, почему вы с Ясей?!
— Э-э, понимаете… тут это… — замычал Степа, лихорадочно подыскивая ответ.
Юля просила, чтобы он не рассказывал ее матери о том, что она оставила Ясю ему и вышла на работу. Кого-то такая просьба удивила бы, но Степа даже не стал расспрашивать о ее причинах. Нина Яковлевна была женщиной бури и натиска, который обращала на многих, попадавших в ее орбиту, но в основном, конечно, на свою единственную дочь. Возможно, Юля полагала, что ее решение может матери не понравиться, и хотела избежать ненужных драм. Так или иначе, упоминать о реальном положении дел Степа не мог, посему ляпнул то, что пришло в голову: