Грузовик взвыл и рванулся и сшиб стоящего на пути человека. Вдогонку понеслись проклятия, вопли. Ударил выстрел. Кто-то погнался за машиной, но вскоре отстал…
В тот вечер Алексей долго — допоздна — кружил по дорогам; ему все мерещилась погоня. Наконец вернулся домой. Но и здесь он тоже не обрел покоя. «Если они заметили номер машины, — думал Алексей, — я пропал. Они все равно до меня доберутся…» Мысли эти, раз возникнув, уже не оставляли его. И так, постепенно, пришла к нему болезнь.
— С тех пор, значит, и точишь ножи?
— Ну да. Надо всегда быть готовыми! Они придут ночью, будут думать, я сплю… А я — вот он. Жду. И ножичек мой — как бритва — во-острый!
— Но ты уверен, что человек этот действительно мертв? Ты же ведь сам говоришь, зажмурился…
— Ну и что? Я все равно знаю… Слышал.
— Что же ты слышал?
Он зябко поежился, как на морозе. И потом сказал:
— Хруст костей… Жуткий, какой-то мокрый хруст.
* * *
Сутки спустя мы с Петром Азаровым отправились на нашем газике в городок Алтайск, в районный центр.
Мне надо было побывать там в отделе культуры, которому я как директор клуба был непосредственно подчинен, а также заглянуть в редакцию местной многотиражки. (Я писал стихи и корреспонденции не только для своей областной газеты, но и для этой тоже.)
И была у меня помимо этих задач еще одна — особая.
Я решил зайти в районное отделение милиции и побеседовать там с кем-нибудь об обстоятельствах, связанных с Алексеем. Именно об обстоятельствах! Лично о нем я предпочитал пока не упоминать; меня сейчас интересовало другое: произошло ли в тайге происшествие, подобное тому, о котором он мне рассказал? Было ли это в действительности? Если да, милиция должна была бы знать… Ведь случилось это не в глубинах тайги, не в дальних ее чащобах, а поблизости — в людных, густонаселенных местах!
И вот когда я разыскал алтайскую милицию, оказалось, что войти туда — дело для меня нелегкое…
Я словно бы наткнулся здесь на невидимый барьер.
Барьером этим была моя память, мой старый инстинкт — память лагерника и инстинкт бродяги.
Всю свою прошлую жизнь — всю молодость — я провел в конфликте с властями. Я привык смотреть на милицию с позиции преследуемого и относиться к ней как к врагу. Это чувство враждебной отчужденности укоренилось во мне прочно, вошло в мою кровь и плоть. И вдруг теперь я являюсь туда совершенно свободно, на равных. Прихожу за советом…
«Н-да, многое в моей жизни меняется, — усмехнулся я, топчась у дверей милиции. — Из мира привычных плоскостей я как бы перехожу в новое, другое измерение… Ну что ж. Если уж переходить, так сразу, не колеблясь».