И вот еще: как попало в Европу слово «атлас»? У него нет ничего общего с европейскими языками, а между тем на языке папуа, издавна живущих в Мексике, слова с тем же корнем обозначают «море» и «гибель».
Или взять, например, ботанику. Где родина маиса? Современная кукуруза не может размножаться самосевом. Растение это было окультурено в незапамятной древности. И нам не известна его предыстория. Известно только то, что маис всегда произрастал в Южной Америке и в некоторых районах Африки.
И то же самое можно сказать о банане…
Или, к примеру, скульптура. В Перу найдены древние изваяния львов и прочих зверей, в Америке никогда не живших, но являющихся типичными обитателями африканской саванны. Как могли образы этих зверей попасть за океан?
Вопросов много. И в общем-то, совершенно ясно, что в Атлантике все же была (должна была быть!) какая-то неведомая земля, которая как бы связывала два континента…
Так мы толковали с Осипом и не заметили за разговором, как начало светать. Когда машина въезжала в Улан-Батор, над крышами города уже протекла косая, бледно-зеленая полоска зари. И, щурясь на нее, жуя потухшую папиросу, Осип сказал:
— Черт возьми, какая тяжкая была ночь!
— И потом:
— Очень уж мрачную тему мы с тобой, брат, выбрали… Подумать только: история мировых катастроф.
— Так куда же денешься? — сказал я. — Тема катастроф теперь самая актуальная.
— Актуальная, да… Но, впрочем, история эта свидетельствует, знаешь, о чем?
— О том, — сейчас же проговорил я, — что мир наш непрочен и призрачен. И судьбы людские всегда на волоске…
— И еще о том, что жизнь все-таки неистребима! Одни цивилизации гибнут, другие рождаются. И так оно и идет… И может быть, тут есть определенная закономерность, а? Некая высшая логика?
— Что ж, может быть. — Я пожал плечами. — Но от этого ведь не легче! Особенно тем, кто обречен…
В Улан-Баторе, едва мы туда прибыли, я вдруг вспомнил, что срок моей командировки истек. И наученный давним горьким опытом, решил не задерживаться… Несмотря на то, что мне очень хотелось побродить по новой монгольской столице! Надо было немедленно возвращаться в редакцию. И в тот же день перед вечером я простился с ребятами и поспешил на аэродром.
В последнюю минуту, пожимая мне руку, Осип Гринберг шепнул, подмигивая:
— Значит, как условились: обо всем, что ты услышал, молчок!
— Но о восемьдесят втором годе, об этой дате, — начал было я… Но он перебил меня поспешно:
— Тем более — об этой дате! Во-первых, тебе сразу не поверят. А во-вторых, потребуют объяснений. И тогда поневоле придется называть имена, давать все подробности… Понимаешь?