Но не думайте, будто я в течение этой зимы занимался одним только Алексеем…
Я много писал и регулярно посылал стихи и очерки в свою газету (а также и в другие редакции). Настроенный романтически, я писал о природе края, о жизни таежных охотников, лесорубов и рыбаков. Иногда мои опусы появлялись в печати, и всякий раз это меня радовало несказанно.
Мне ведь все было внове тогда, и еще не успела приесться газетная рутина, и приятно было сознавать себя журналистом! Начав сразу в двух жанрах, я с азартом, с неизменным усердием работал над очерковой прозой и над стихами.
Но все же поэзия занимала меня больше, влекла сильней; еще бы!..
Со временем стихов накопилось немало. Я соединил их со старыми рукописями. И в результате образовалась весьма пухлая папка.
Объемистая папка, в которой как бы угадывались уже, намечались очертания будущей книги.
Однако до этого было еще далеко. И пока что мне с избытком хватало сложностей и хлопот, и разных неожиданностей… В редакциях мои сочинения нередко отвергались, выбрасывались в корзину, и я тогда горевал. Как это обычно бывает с новичками, я каждую мелкую неудачу воспринимал как катастрофу. И я страдал и пил горькую, и проклинал бюрократов-редакторов.
Да, хлопот и неожиданностей хватало… Впрочем, это естественно! В городе Одессе, в том самом «русском Марселе», о котором говорил Хижняк, бытует старинная поговорка: «жизнь — это смесь дерьма с конфитюром». Аппетитное блюдо, не правда ли?
* * *
Однажды я сидел в клубе в своем кабинете. Кто-то постучал в дверь. И затем на пороге появился незнакомый мне парень. Он снял шапку, глянул на меня исподлобья. И осведомился: точно ли я тот человек, который пишет в газету и подписывается именем Демин.
Я ответил, что — да, это факт бесспорный. И в свою очередь поинтересовался, что ему надо?
Парень замялся; он явно был чем-то смущен… Теребя в пальцах шапку, он сказал несмело:
— Я к вам за советом, за помощью.
«Ого! — подумал я. — Кажется, я начинаю делать карьеру в качестве всеобщего утешителя. Не переборщить бы… Не поскользнуться бы!..» И проговорил с кислой улыбочкой:
— Я вас слушаю.
— Видите ли, — сказал, усаживаясь, парень, — я подвиг совершил. Пострадал за идею! А никто не ценит, наоборот, все смеются… — Он всхлипнул, лицо его перекосилось. — Прямо житья никакого нет.