«Этак-то в плавучих льдах будет надежнее...»
Мы до утра простояли на якоре у видневшегося в тумане высокого мыса. Поутру, когда туман поднялся и очертились вершины дальних гор, а солнце осветило сверкающий купол далекой ледяной горы, кто-то, присмотревшись, заметил:
— Это не мыс Флоры! Это что-то другое!..
Замечание наблюдательного человека было справедливо. Мы стояли восточнее — у мыса Гертруды, своими очертаниями очень напоминавшего мыс Флоры. Над узеньким мыском, заваленным сорвавшимися с горы камнями, высилась каменная скала, накатывались на берег волны, а над перой прибоя падали и переворачивались в воздухе чайки.
Мыс Флоры, к которому следовало идти, виднелся милях в десяти левее. Туман поднимался. Ветер крепчал, и по морю катилась крутая, перемешанная с пеной волна.
Приблизившись к мысу Флоры, теперь ясно очерчивавшемуся в прозрачном воздухе, мы убедились, что высадка здесь невозможна.
Волны с пеной разбивались о береговые черные камни. Было очень рискованно спускать шлюпку и в свежею погоду приставать к скалистому берегу. Пройдя в полутора милях от мыса Флоры (в бинокль были видны знакомые разрушенные постройки), отложив посещение на возвратный путь, «Малыгин» направился свободным от льдов каналом к бухте тихой, где нас с нетерпением ожидали полярные зимовщики, заждавшиеся смены.
В знакомых местах
Там, где год назад «Седов» встречал непроходимый, покрытый густыми торосами лед, по отливавшей темной синевой воде теперь плыли, колыхаясь на зыби, отдельные, редкие льдинки. Черными поплавками качались на волнах одиночные птицы.
Проливы были свободны от льдов. Знакомые открывались берега. За много миль была видна скала Рубини. Тотчас узнал я ее очертания, обозначавшиеся на фоне серебряных ледников. Я узнавал берега, имена которых еще в прошлом году для меня были неизвестны. Прямо по носу над проливом, загораживая вход в бухту, лежал столообразный, с белой каемкой снега, как бы срезанной сверху, остров Скот-Кельти. Здесь, окруженный стаями птиц, я один сидел на береговых камнях, слушал тишину ледяного пустынного мира и ярко выделявшийся из этой призрачной тишины далекий шум птичьего базара, шум моря, здесь странно похожий на шум большой пригородной дороги. Множество звуков чудилось мне в этом неведомо откуда доносившемся шуме. Окружавшая меня глубокая полярная тишина необычайно усиливала каждый ничтожный звук. Капля упала с подтаявшей льдины, и я вздрогнул, как от близкого выстрела… Льды шли, плыли, сцепившись длинной вереницей, очень похожей на флотилию кораблей, и, казалось. — их гнала по морю разумная сила: они заходили в бухту, кружились на месте и, как бы повинуясь невидимому флагману, в кильватерном строе уплывали дальше. Долго сидел я на облитой птичьим пометом скале, и над головой моей со свистом носились птицы. Они усаживались рядом и близко смотрели на меня своими блестящими бусинками-глазами… С борта корабля я узнал камни, на которых тогда сидел. На них ярко зеленел мох, белел нерастаявший снег.