Глава седьмая
На сопках Маньчжурии
Август 1904 г., окрестности Петербурга
Лето было особенным.
Детство кончилось, унеслось, как пушинки созревшего одуванчика – навсегда и безвозвратно.
Для ровесников игру в рюхи заменили футбол, танцы и участие в добровольной пожарной дружине; Купца туда взяли за силу и рост, многие думали, что он уже студент, – выглядел Сера значительно старше своих семнадцати. Я избегал общества, но если раньше мне были просто скучны развлечения дачной молодёжи, то теперь палка и очки стали вдруг поводом для стеснения; однако друг Серафим боролся с этим и постоянно привлекал меня в компанию. Я старался выглядеть независимо, инстинктивно копируя брата Андрея: изображал циника и философа, далёкого от суеты – но в душе страдал от своей неполноценности и тайно мечтал о внимании девиц и уважении ровесников. Последнее легко достигалось, как только разговор заходил о войне: я наизусть сыпал номерами полков, фамилиями командиров и боевыми характеристиками кораблей; знал назубок военные карты и мог объяснить любой манёвр что наших, что вражеских войск.
С девицами поначалу было труднее, но моя независимая поза и знание стихов сделали своё дело; завывая, я читал Блока и Бальмонта, а дачные красотки закатывали глазки и шептали «шарман, манифик». Хотя не осознавали и толики вложенных в строки смыслов и образов; впрочем, и я тогда мало что понимал, но нагонял таинственности.
Так вот, одним из развлечений были самодеятельные концерты, на которых читались стихи, разыгрывались сценки из водевилей и драматических пьес; у меня вдруг обнаружился некий актёрский дар, да и на фортепиано я баловался (старания тётушки Шуры не прошли зря). Выступления эти давались ради сборов в пользу пожарной команды: деньги предназначались для покупки оснащения огнеборцев и строительства депо. Хотя главным для молодёжи, конечно, были танцы после концерта; доски снятой в аренду риги натирались воском, и по ним скользили пары, вспыхивали и гасли внезапные романы; эти драматические сцены актёры-самоучки играли гораздо лучше, чем часом ранее в любительском спектакле.
Я, конечно, не танцевал. Садился на стуле, отставляя в сторону трость и опираясь на неё (подобную позу я подсмотрел на картине восемнадцатого века, изображающей какого-то французского маршала), и придавал лицу выражение скепсиса и отрешения глубокомысленного мудреца. Неизменно кто-нибудь из барышень, а то и парочка подружек подсаживались ко мне и щебетали о ерунде; я устало кивал и улыбался как бы через силу.