Я снова кивнул.
– А может, никто из тех, кто остался, не смог себя заставить это сделать. Все-таки идея охренеть ужасная.
Она бросила на меня усталый взгляд.
– Это оружие, Ковач. Оружие всегда ужасно. Думаешь, целиться на Харланов по крови намного хуже, чем ядерная бомба, которую они применили против нас в Мацуэ? Испарили сорок пять тысяч человек, потому что где-то там были явки куэллистов. Говоришь, охренеть ужасно? На Новом Хоккайдо я видела, как правительственные силы ровняли с землей целые города бомбежкой по пологой траектории. Политических подозреваемых казнили сотнями, бластерным выстрелом в стек. Это не ужасно? Протокол «Куалгрист» менее разборчивый, чем системы экономического подавления, которые диктуют, чтобы ты сгноил свои ноги на фермах белаводорослей или легкие на фабриках переработки, ползал по гнилым скалам, а потом падал в пропасть во время сбора скальных фруктов только потому, что ты родился бедным?
– Ты говоришь о системе, которой нет уже триста лет, – сказал я беззлобно. – Но не в этом суть. Мне жалко не семью Харланов. А бедных балбесов, за которых предки из Черных бригад выбрали политические взгляды на клеточном уровне за поколения до того, как они родились. Можешь звать меня старомодным, но я предпочитаю самостоятельно решать, кого убиваю и за что, – сперва я сдержался, но потом все же добил. – И судя по тому, что я читал, Куэллкрист Фальконер – тоже.
Под нами пронесся километр убеленной голубизны. Почти неслышный, сам себе что-то бормотал гравдвижок в левой капсуле.
– Что это значит? – прошептала она наконец. Я пожал плечами.
– Это же ты активировала эту штуку.
– Это куэллистское оружие, – мне показалось, я слышу в ее словах намек на отчаяние. – У меня больше ничего не осталось. Думаешь, это хуже, чем армия призывников? Хуже, чем улучшенные боевые клоны-оболочки, в которые Протекторат выгружает солдат, чтобы они убивали без жалости и сожалений?
– Нет. Но мне кажется, эта концепция противоречит словам: «Я не прошу вас сражаться, жить или умереть за дело, если вы сперва не поняли и не приняли собственную свободную волю».
– Я это знаю! – теперь это было слышно отчетливо – зазубренная линия надлома в ее голосе. – Думаешь, я не знаю? Но какой у меня был выбор? Я осталась одна. Половину времени видела галлюцинации, видела сны о жизни Осимы и… – она содрогнулась. – О другом. Я не знала, когда проснусь в следующий раз и что увижу вокруг, временами не знала, проснусь ли вообще. Не знала, сколько у меня времени, иногда даже не знала, настоящая я или нет. Ты хоть представляешь, что это за жизнь?