На балу-маскараде мне предстояло порхать в образе сильфа. Геральт заверял, я похожа на духа воздуха: светлые развевающиеся волосы, обескураживающая добротой улыбка. В итоге сшила у портнихи белое платье с серебряным лифом, отороченным кружевом. Полупрозрачные летящие рукава с разрезами, шлейф и воздушные нижние юбки из жесткого прозрачного материала добавляли наряду объема. Крылышки, как у бабочки, специальными заколками крепились к спине. Разумеется, маска из перьев, скрывающая пол-лица, и диадема с бриллиантами — подарок Филиппа. Брюнет за неделю засыпал драгоценностями, оплатил наряд для маскарада. Полагала, Геральт обидится — нет, воспринял как должное.
Любимый обещал подготовить «безделушки» — так он называл кольца, шпильки и обувь. Все — высшего качества, достойное королевы.
Геральт посоветовал надеть опал герцога:
— Вряд ли он подарил камень просто так. Сделай приятное, покровитель — счастье для девушки твоего круга.
Пропустила замечание мимо ушей. Неприятно, конечно, когда тебя жаждут уложить в чужую постель, но отчего-то я иного от Геральта не ожидала. Отношения наши изменились, я уже не заглядывала в рот любимому, видела его недостатки и понимала: он не прекрасный принц. Мы по-прежнему занимались любовью, я по-прежнему нуждалась в Геральте, но что-то незримо изменилось. Трудно сказать, что именно, но одержимость Филиппа провела черту между прошлым и будущим.
Итак, опал. Куда его пристроить? На шею? Да я головы не подыму: камень слишком тяжелый. Поместить в диадему? Ювелиры за деньги быстро сделают, только вес никуда не денется. В жезл сильфа? Треснет. В итоге пришлось отказаться от идеи подмаслить герцогу и довольствоваться ожерельем Филиппа — тем самым, которое он подарил на ужине. Страшно подумать, сколько стоила эта россыпь бриллиантов
Геральт изображал ланга. Приличия требовали от него почтить память Элизы, поэтому он выбрал лиловый цвет.
— Как-никак, я вдовец, — хмыкнул он.
— Но не носишь траура, — напомнила я.
Прах Элизы давно исчез из кабинета Геральта. Видимо, навсей отдал его родственникам погибшей супруги. Он ни словом не обмолвился об убитой — и тут вдруг такое рвение, игра напоказ. Неприятно. Лицемерие входило в число неодобряемых мной вещей.
Вот и теперь Геральт говорит о лиловом в спальне другой женщины, развалившись на постели с бокалом вина в руках.
— Элиза — преступница, убийца, какой траур, Дария? — рассмеялся любовник. — Никто, абсолютно никто не жалеет о ее смерти. Однако на официальных мероприятиях я обязан изображать скорбящего мужа. Хотя, — он улыбнулся и ласково коснулся щеки, слегка пощекотав губы большим пальцем, — это не помешает мне ухаживать за другой леди.