Царь (Есенков) - страница 58

«На весну в монастырь в Соловки приехал суздальский владыка Пафнутий, да архимандрит Федосий, да князь Василий Темкин, да с ним 10 сынов боярских, про Филиппа разыскивали...»

Зато судьба конюшего Фёдорова неловким заступничеством Филиппа решается окончательно. Может быть, не перескочи митрополит за черту своих полномочий, записанных в грамоту, укреплённую крестным целованием и красной печатью, сидеть бы нераскаянному Ивану Петровичу в близкой Коломне до конца его дней или до возвращения царской милости лет через пять, как без лишних тревог и хлопот досиделся в монастырской благоустроенной келье князь Михаил Воротынский, приблизительно в той же мере виновный, как и престарелый конюший. Теперь, после рокового дня двадцать четвёртого марта, Иоанн не может сохранить ему жизнь. Хотя бы ради того, чтобы показать всему Московскому царству, что не кто иной, а он государь и что преступников имеет прямое, полное право казнить, как то приговорил весь московский народ три года назад, может быть, также и ради того, чтобы охладить пыл разгорячившегося Филиппа, которому с позорной смертью преступника не за кого станет печаловаться и превращать святой храм в непотребное место мирских раздоров и смут.

Однако решить много проще, чем бросить виновную голову конюшего Фёдорова под топор палача. В прежние смутные и послесмутные времена замешанные в крамолу высшие лица представали перед родным и близким им боярским судом, и боярский суд приговаривал уличённых в измене к лишению жизни, это была обычная норма, как было обычной нормой и то, что после произнесения приговора митрополит во главе тех же думных бояр печаловался, то есть испрашивал милосердия приговорённому к лишению жизни преступнику, а царь и великий князь, из уважения к своему отцу и богомольцу митрополиту, заменял справедливую казнь довольно лёгкой опалой или вовсе возвращал государственному преступнику все права гражданского состояния, после чего бывший преступник нередко отплачивал царю и великому князю чёрной неблагодарностью. Так было с Семёном Ростовским, так было с Адашевым и Сильвестром, и если Адашев, отправленный в Юрьев на службу, помер от страха, то сам в этом был виноват. Александр Горбатый, его сын и несколько его собственных воевод легли под топор палача в тот момент, когда любой и каждый князь и боярин собственными руками стал бы рубить головы любому и каждому, на кого падёт перст царя и великого князя, лишь бы царь и великий князь соизволил воротиться на царство в Москву.

Конюшего Фёдорова уже непросто предать суду подручных князей и бояр. Во-первых, Иоанн, непокорностью своих подданных принуждённый отделиться от земщины, добровольно взвалил на себя кровавое право судить и казнить предателей и смутьянов всех мастей и оттенков, отныне ему самому и решать судьбу второго, по сути дела, лица в государстве. А во-вторых, если конюший Фёдоров, именно своим авторитетом второго лица, втянул в заговор не менее тридцати человек, то боярский суд, даже если Иоанн вдруг ни с того ни с сего отменит опричнину, без промедления оправдает собрата по мятежу, поскольку в заговор оказались замешаны первейшие и знатнейшие из наклонных к смуте князей и бояр. Именно этим первейшим и знатнейшим по плечу арестовать самого государя, и только тронь он того, кто подбивал их арестовать его и выдать врагу, неизвестно, какая крамола взойдёт в некрепкие головы этих первейших и знатнейших князей и бояр. Наконец, под рукой конюшего Фёдорова в тесной Коломне не менее сотни вооружённых служилых людей и ещё целый полк ждёт сигнала, рассеянный по поместьям, как и у Бельского, и у Мстиславского, и у Воротынского, и у Старицкого, и у любого прочего из этих первейших и знатнейших князей и бояр, только сунься к нему, настоящая сеча вскипит, куда ожесточённей, кровопролитней и злей, чем несколько даже комических стычек с литовцами. Разумеется, можно под каким-нибудь благовидным предлогом вызвать Фёдорова в Москву, да ведь и в Москву он явится окружённый толпой вооружённых служилых людей, в Москве тоже кровавая сеча вскипит, а в Москве Бельский, Мстиславский, Старицкий да мало ли кто, нельзя угадать, что они, воспламенённые страстями удельных времён, натворят, бесновались же в боярскую смуту не тише татар, когда верховную власть в Москве могли взять пришедшие с Шуйским три сотни конных новгородских дворян, тех чёрных дней Иоанну никогда не забыть. У конюшего Фёдорова, в сущности, первого человека среди земских князей и бояр, местоблюстителя на тот случай, если пресечётся династия или государь из стольного града отлучится слишком надолго, можно обнаружить лишь одно уязвимое место. Конюший Фёдоров самый крупный землевладелец, однако его вотчины разбросаны по всему пространству обширного Московского царства, от Оки до Белого озера, и, как следствие, по всему пространству обширного Московского царства рассеяны поодиночке его воеводы и его служилые люди. Безотлучно у него под рукой лишь самые преданные, самые испытанные, самые верные вооружённые слуги, тогда как весь полк собирается лишь повелением царя и великого князя через Разрядный приказ, который рассылает гонцов с царской грамотой и разрядными списками, которому из них сбираться в поход, а которому пока что дома сидеть. Призови Фёдоров свой полк своим повелением, и сбор полка послужит неоспоримым доказательством его преступных намерений, недаром связанные этим установлением заговорщики мыслят взять под стражу царя и великого князя во время похода, когда владеют и управляют своими царской волей собранными полками. Только в это уязвимое место и можно внезапно направить удар, чтобы лишить конюшего Фёдорова поддержки его вооружённых дружин и уже после их ликвидации взяться за него самого. Можно по многим признакам заключить, что Иоанн тщательно готовится именно к такому, неслыханному, небывалому предприятию в истории Московского царства. И за сотни лет до него великим князьям, московским ли, киевским, владимирским, суздальским, тверским, приходилось мечом усмирять своих впадавших в крамолу удельных князей, однако, надо сказать, усмирение производилось с простотой и лёгкостью и бездумностью лихих удельных времён: великий князь поднимал свой великокняжеский полк и отправлялся на удельного князя открытой, настоящей войной, как шёл на немцев или татар, разоряя по пути всё, что успевал разорить, сжигая деревни, города и монастыри, угоняя пленных и скот, удельный князь поднимал свой удельный полк, нередко числом и выучкой превосходящий великокняжеский полк, вспыхивала сеча на какой-нибудь Сороти или Сити, иной раз долга и кровава, другой раз кратка и бескровна, с десятком убитых и раненых с обеих сторон, как повезёт, побеждённый целовал крест на верность тому, кто победил, и расходились с миром в разные стороны, отягощённые военной добычей, натурально, до новой крамолы, новой сечи и нового целованья креста, которым не виделось ни числа, ни конца.