) историко-идеологического противостояния» [Цуциев 1998: 87].
Отвечая на попытки оппонентов дискредитировать осетин, приписывая им противоположные политические роли на севере и на юге (на севере они консерваторы, отстаивающие нерушимость границ, на юге они хотят отторгнуть часть Грузии; или иначе: на юге они гонимое меньшинство, а на севере сами выступают гонителями), популярная осетинская историософия настойчиво подчиняет оба конфликта одной схематике. Противник в обоих случаях хочет пересмотреть наличное состояние мира в пользу идеального положения вещей, отнесенного к мистифицированному прошлому Но вместе с осетинами ему противостоит вихрь бесконечных исторических перемен, в чьей круговерти тот идеал, за который готовы встать против дня сегодняшнего грузины или ингуши, оказывается моментом, из небытия возникшим и в небытие отправляемым.
Чочиев как-то в интервью газете «Ир» (1990, № 2) не без остроумия отмечал принципиальное сходство доводов, коими пользуются «идеологи ингушского притязания», с заявлениями антиосетинской пропаганды в Грузии. И там и здесь осетины как приведенные историей на некую землю «гости» противостоят якобы породненным с землей «хозяевам». Сотня лет ингушского расселения на равнине вблизи нынешнего Владикавказа, а затем, после «казачьей интермедии», 20-летие владения тем, что стало сейчас Пригородным районом, память о складывании ингушского этноса вокруг села Ангушт (ныне Тарское) и о съезде ингушского народа в 1918 году в селе Базоркино (ныне Чермен) [Цуциев 1998: 84] – в первом случае играют такую же роль, как века империи Багратионов, образы Давида Строителя и царицы Тамары – во втором. А. Г. Здравомыслов в книге об осетино-ингушском конфликте тонко подмечает: ингуши отказываются говорить о своих «территориальных претензиях» к осетинам, ибо трактуют себя не как претендентов, а как законных обладателей Исторической Родины [Здравомыслов 1998: 91]. За отправную точку они, как и грузинские радикалы, принимают не сегодняшний день, а надысторическую связь «земли» и «крови». В обоих случаях Противник встает против осетин как «справедливость» против «реалий», как «естественное» против «извне привнесенного», как «подлинное» против «наносного» [Цуциев 1998: 110]. Он претендует на суд не только над осетинами, но и над историей, включая сегодняшний день, – и в этом, с осетинской точки зрения, главная уязвимость Противника.
Для осетин привилегированной точкой во временном вихре является день сегодняшний – средоточие прошлого и будущего, предварительный итог всей предыдущей истории, как бы оплотнившейся в статус-кво. Лишь на него можно опираться в борьбе. Но по отношению к нему все прошлые состояния равноправны, и преступно перечеркивать как существующий порядок, так и приведшее к нему историческое движение, пытаясь выхватить из этого движения какой-то уже ушедший идеальный миг, который мог бы пересилить всю историю магией «крови и земли». Возможно, это доверие к настоящему, ставка на сущее как единственно истинное объясняет тот факт, что в отличие от многих своих соседей Осетия в свое время приняла высылку чеченцев и ингушей с Кавказа как акт непреложный и неоспоримый, определивший последующее использование осетинами опустевших территорий.