– Нам нельзя, – сказала она. – Эмма.
– Ты же знаешь, что это не по-настоящему, – сказал Марк. – Я люблю Эмму, но не в этом смысле.
– Но то, что она делает, важно. – Кристина отстранилась от Марка. – Джулиан должен в это верить.
Марк посмотрел на нее озадаченно, и Кристина вспомнила: Марк не знает. Ни о проклятии, ни о том, что Джулиан любит Эмму, ни о том, что Эмма любит его.
– Все должны в это верить. И к тому же, – поспешно прибавила она, – есть же еще и Кьеран. У вас с ним все только что закончилось. А у меня все только что закончилось с Диего.
Марка это как будто озадачило еще больше. Наверное, предположила Кристина, фэйри не переняли у людей обычай давать друг другу время – и пространство, – чтобы пережить разрыв отношений.
Возможно, это глупо. Может быть, любовь есть любовь, и следует хвататься за нее, как только встретишь. Ее тело отчаянно приказывало ей заткнуться: Кристине хотелось заключить Марка в объятия, держать его так же, как он держал ее, чувствовать его дыхание, чувствовать, как его грудь касается ее груди.
Что-то эхом отозвалось во тьме. Это было похоже на хруст ломающейся гигантской ветки, за которым последовал шум, как будто что-то волокли. Кристина резко обернулась и потянулась за ножом-бабочкой. Но тот остался внутри, на столике у кровати.
– Думаешь, это ночной патруль Центурионов? – шепнула она Марку.
Тот, прищурившись, тоже всматривался в темноту.
– Нет. Этот шум издал не человек. – Он вынул из ножен два клинка серафимов и вложил один ей в руку. – И не животное.
Ощущение клинка в руке было для Кристины привычным, его тяжесть действовала успокаивающе. Краткая пауза, чтобы нанести руну ночного видения, и она последовала за Марком в глубь ночи, укрывшей пустыню.
Кит приоткрыл дверь спальни и выглянул наружу.
В коридоре не было ни души. Ни Тая на полу за дверью, сидящего с книжкой или лежащего на полу в наушниках. Ни света из-под других дверей. Лишь тусклое сияние белых огоньков, рядами бежавших по потолку.
Пока Кит крался по замершему зданию и отпирал входную дверь Института, он все время был готов к тому, что вот-вот сработает сигнализация – какой-нибудь визгливый свисток или внезапная вспышка света. Но ничего подобного не случилось: лишь звук тяжелой двери, которая, скрипнув, отворилась и захлопнулась у него за спиной.
Он оказался снаружи, на верхней площадке лестницы, которая вела к утоптанной траве перед Институтом и дальше, к морю, залитому в лунном свете – черному и серебряному, с белой полосой, пересекавшей воду, как рубленая рана.
Здесь очень красиво