. 29 октября 1980 года Горбачев присоединился к другим членам Политбюро, призывавшим коммунистическое руководство Польши подавить выступления внутренней оппозиции
[521]. По наблюдению иностранки, которая прочла записи всех заседаний Политбюро по поводу польского вопроса, “Горбачев присутствовал на них на всех, но почти не подавал голоса – только изредка говорил, что слова, только что сказанные Брежневым, абсолютно верны”
[522]. 2 июня 1981 года Горбачев подхватил слова Суслова о том, что необходимо более строго решать, кому из советских граждан можно выезжать за рубеж
[523]. 19 августа 1982 года он хвалил Брежнева за “большой такт”, проявленный в беседах с руководителем ГДР Эрихом Хонеккером
[524].
Естественно, сам Горбачев ни в мемуарах, ни в интервью не акцентирует свою тогдашнюю пассивность. Он лишь говорит, что “только со временем удалось уловить тонкости и нюансы отношений ‘наверху’”. И что на первых порах ему приходилось остерегаться бывалых членов руководства – “смотрели на меня как на ‘выскочку’”[525]. Он попытался заново наладить добрые отношения с Андроповым: время от времени они разговаривали по телефону, но этим дело и ограничивалось. Уже став полноправным членом Политбюро, Горбачев пригласил Андропова и его жену, которые оказались соседями Горбачевых по даче, на обед, “как в старое доброе время” на Ставрополье.
– Да, хорошее было время, – ровным голосом ответил Андропов. – Но сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения.
– Почему? – удивился Горбачев.
– Потому что завтра же начнутся пересуды: кто? где? зачем? что обсуждали?
– Ну что вы, Юрий Владимирович!
– Именно так. Мы с Татьяной Филипповной еще будем идти к тебе, а Леониду Ильичу уже начнут докладывать. Говорю это, Михаил, прежде всего для тебя[526].
Горбачев мог бы понять все это и раньше. Когда умер Кулаков, ни один из кремлевских долгожителей не пожелал прервать отпуск, чтобы попрощаться с коллегой. “Как невероятно далеки друг от друга эти люди, которых судьба свела на вершине власти!” – вспоминал Горбачев. Чтобы произнести надгробную речь, ему пришлось получать разрешение у московских чиновников, и его попросили “подготовить заранее текст… выступления, ‘дабы избежать повторений и расхождений в оценках с другими, кто будет говорить на митинге’”, – притом что (можно добавить) повторение одних и тех избитых штампов давно стало нормой для всех кремлевских речей, а “расхождения в оценках” вообще были чем-то неслыханным[527]. Единственным странным исключением из неписаных правил, согласно которым кремлевские лидеры не общались в личном кругу, был Суслов – человек холодный и отстраненный, но стоявший так высоко, что мог позволить себе любые вольности. Летом 1979 года он пригласил семью Горбачевых провести весь выходной день вместе – “поехать погулять по территории одной из дальних пустующих сталинских дач”. Нельзя было назвать это очень уж веселой прогулкой, хотя Суслов взял с собой дочь, зятя, внуков. Будучи аскетом, он не стал устраивать никакого обеда, но чай гостям все-таки предложили