В ответ Ельцин начал доказывать, что менять политику не собирается, пообещал держать слово и признался, что 90-процентное сокращение штата сотрудников МИДа – это примерная цифра. “Можно и не 90, а, скажем, 70”, – смилостивился он.
“Ой, Борис, – возразил Горбачев, – кто-то тебя все время подначивает, толкает на крайние заявления, а потом тебе же приходится отдуваться. Зачем это? Будь аккуратней в заявлениях”[2110].
По словам Шахназарова, Горбачев был “явно доволен” этим разговором, чего нельзя было сказать про Ельцина, и 4 ноября он это продемонстрировал на следующем заседании Госсовета. Он вновь опоздал и вновь возмущался по поводу присутствия в зале тележурналистов. Союзный лидер в течение 40 минут с жаром призывал коллег спасти страну, а Ельцин, по словам Горбачева, сидел, “делая вид, что все это его мало волнует”. Взяв слово, Ельцин потребовал, чтобы Госсовет вернулся к официальной повестке дня. Горбачев предложил желающим высказаться, но все промолчали. Впоследствии Грачев напишет, что ситуация ему напомнила сцену из “Маугли” – “волчья стая ждала выяснения отношений между двумя самыми сильными своими членами, чтобы узнать, кто будет ее вожаком”. В итоге Ельцин согласился с Горбачевым по поводу того, что новому Союзу нужна будет единая армия и что 30-процентного сокращения штата сотрудников МИДа будет достаточно[2111].
Следующую сессию Госсовета Горбачев провел 14 ноября в Ново-Огареве, где в апреле того же года взывал к недовольным демократам. Президент явно пытался вновь поймать волну весенней удачи. На этот раз Ельцин не опоздал, но прибыл последним. Он был взбешен, поскольку накануне Горбачев критиковал его негативные высказывания по поводу отделения Чечни. Ельцин бросил Горбачеву: “Выходит, кончились наши новые отношения, которые продолжались всего три месяца после августа”. Но затем он успокоился, и Совет вернулся к обсуждению центрального вопроса. Горбачев продолжал говорить о “Союзном государстве”, в то время как Ельцин, заручившись поддержкой президента Белоруссии Станислава Шушкевича, настаивал на формулировке “Союз государств”, то есть выступал за конфедерацию.
– Если не будет эффективных государственных структур, зачем тогда нужны президент и парламент? – спросил Горбачев. – Если вы так решите, я готов уйти.
– Ну, это эмоции, – возразил Ельцин.
– Ничего подобного. Я себя и физически исчерпал.
Обменявшись еще несколькими колкостями, лидеры сошлись на компромиссном варианте – “конфедеративное государство” или, как скажет Ельцин, отправленный Горбачевым к журналистам, “демократическое, конфедеративное государство”. Формулировка, которая тогда всех устроила, представляла собой классический оксюморон: СССР не мог трансформироваться в государство и в конфедерацию одновременно. От чего-то нужно было отказаться