Из-за отсутствия в городе постоянной антрепризы белгородцы были жадны до зрелищ. Любая, даже самая слабая труппа, с любым, даже самым затасканным репертуаром, пользовалась здесь успехом. Труппы приезжали сюда на месяц-другой и играли спектакли ежедневно и имели полный сбор. Загвоздка была только в том, чтобы не столкнуться с конкурентами, но эта проблема решалась заранее. Еще по весне, встречаясь в Ростове на бирже, антрепренеры договаривались между собой, кто когда поедет в Белгород. Здесь даже в Великий пост можно было заработать, потому что спектакли не давались только в Страстную седмицу, а во все остальные недели ограничения заключались лишь в том, чтобы не играть водевилей. Впрочем, с началом войны нравы повсеместно, даже в чинных провинциальных городах, пришли в такой упадок, что некоторые труппы играли в пост и водевили. Подобный эпатаж вызывал возмущение у благочестивых христиан, но часть публики встречала его на ура. Устои пошатнулись, эпатаж вошел в моду, непристойное стало считаться современным. Жизнь менялась, но к лучшему или к худшему пока было непонятно. На первый взгляд — к худшему, потому что война продолжалась, а цены росли. Но в воздухе витало радостное ожидание каких-то перемен. Что-то будет…
Антрепренер Стоянов Фаине не нравился, потому что он был грубиян и сквернослов, к тому же любивший пускать в ход кулаки. Актеров Стоянов не трогал, только ругал ругательски, а вот монтера или плотника мог запросто съездить по уху. Приходилось терпеть, потому что выбора особого не было. Зато Стоянов был хват и платил исправно. Фаина уже успела заметить, что грубияны обычно бывают честны в расчетах и вообще во всех денежных делах. А вот с разными Сахарами Медовичами надо держать ухо востро. Но летом она собиралась уходить от Стоянова и ехать в Москву. Алиса Коонен еще осенью прошлого года написала ей о том, что Камерный театр лишился здания на Тверском бульваре, которое перехватила у него какая-то ушлая труппа, пообещав платить более высокую арендную плату. Коонен не писала, что то была за труппа, не упоминала имен, просто называла их "разбойниками". Разбойники и есть. Польстились на чужую репутацию, на чужое, уже "намоленное" место. Камерный театр был вынужден играть свои спектакли на маленькой и неудобной сцене актерской биржи. Несколько актеров и актрис, не желая мириться с подобными неудобствами, предупредили Таирова, что не станут продлевать контракт на следующий сезон, стало быть, в труппе образуются вакансии. Коонен писала, что Таиров полон грандиозных замыслов, что он не даст их детищу, то есть — театру (детей у Таирова с Коонен не было), погибнуть, что на следующий сезон они или вернутся на Тверской бульвар, или арендуют что-то достойное. Короче говоря, все образуется и Фаина может рассчитывать на место в труппе. В начале февраля Коонен подтвердила свое приглашение и по секрету сообщила, что Таиров собирается ставить "невероятную прелесть". Коонен даже "по секрету" избегала конкретики. Но Фаина поняла так, что в "невероятной прелести" ей достанется роль, разумеется, не главная. На главную роль в театре, труппу которого венчает Алиса Коонен, на главные роли ей и рассчитывать было нечего. Но от самой мысли о том, что она может играть на одной сцене, в одном спектакле с Коонен, у Фаины захватывало дух. Она так скучала по корифеям Летнего театра… Стоянов собрал добротную труппу, в которой был даже один "императорский"