– Дед, – сказал я, – мотоцикл ты мне дашь?
– Игореха, – не поворачиваясь ко мне, прошептал дед, – что же это делается, а? Ведь война, Игореха…
– Война не война, а все равно – подлое дело, очень подлое.
– Ты хоть понимаешь, что происходит?
– М-м… местами.
– Сказать можешь?
– Только самое тривиальное: империя распадается. Идет борьба за власть. Кто к кому присоединится: Россия к Сибири или наоборот. И прочее вокруг этого.
– А ты причем?
– Воюю с террористами.
Я поймал на себе взгляд Вероники, повернулся к ней. Лицо ее посерело, глаза неподвижно смотрели на меня.
– Ты… обратно?..
– Нужно…
– Кому? Тебе? Мне? Зачем?
– Он офицер, Верка, – сказал дед. – Ты уж не это…
– Офицер… – она судорожно вздохнула и быстро, почти бегом, бросилась из дома.
– Подожди, Игореха, не бегай за ней, – поймал меня за руку дед. Лучше послушай-ка меня. На шоссе не суйся. Вон тот лесок видишь? За ним деревня, Санино. За деревней начнется насыпь, узкоколейка там была, рельсы сняли, так что ехать по ней можно. И ведет эта насыпь через Поречье до самого Звенигорода. А там уж…
– Там рукой подать.
– А то лучше спрячешься тут где-нибудь?
– Сам видишь – не получается. Надо двигаться, надо шевелиться.
Дед хотел еще что-то предложить, но только сморщился и махнул рукой слабо, беспомощно…
– Господин полковник!..
– Да. Да, все понимаю. Не дело…
И вернулась Вероника. Другая. Непохожая на все прежние. Другое лицо… я никогда не видел таких лиц.
– Ты только не исчезай совсем, – сказала она. – Ты появляйся иногда, хорошо?
Мне вдруг сдавило горло, и я долго ничего не мог ответить.
13.06. 20 час. 30 мин.
Где-то между Рузой и Звенигородом.
Как я ни крутил, как ни прикладывал фирменные заплаты, ничего не получалось: разрез был слишком велик. Оставалось пройтись вдоль дороги и поискать брошенную дырявую камеру: вряд ли я один, кто пострадал на этой промоине. Похоже, когда делали насыпь, в нее схоронили всякий военный мусор: я, например, напоролся на зазубренный осколок бомбы или крупнокалиберного снаряда. Так, в поисках подножных запчастей, я прошел метров сто пятьдесят – и, наконец, увидел то, что нужно. У жерла дренажной трубы, полуутонувшее в грязи, виднелось колесо от трактора. Я стал спускаться вниз – и тут сзади раздался вой автомобильного мотора.
Это был полноприводной «хейнкель-ягд» ядовито-желтого цвета. Выцарапавшись из промоины, он остановился. Открылись двери, вышли двое, огляделись по сторонам. Один расстегнул штаны и стал мочиться прямо с насыпи, другой сбежал вниз, в кустарник… сейчас увидит мотоцикл… увидел! Все – нет ни того, ни другого, а из машины выбирается третий, и в руках у него какой-то ящик, похожий на старинный радиоприемник, и он поворачивает его из стороны в сторону, заглядывая в него сверху, будто в кастрюлю… и тут мне стало нехорошо, какая-то дурнота, какая-то мятная, тошная слабость возникла повыше желудка, и черт его знает, как было бы дальше, но парень этот поставил свой ящик на капот и взялся за бинокль, и стал смотреть вдаль… Да уж, стоило ему чуть опустить очи долу, и все. Но тут опять раздался рев мотора и гудок: кто-то еще не желал сидеть в чертовой промоине. «Хейнкель» тронулся с места и отрулил на самый край насыпи, пропуская того, кто ехал следом. Это оказался фермерский грузовичок-трактор «тролль». Фермер притормозил возле «хейнкеля», крикнул что-то нелестное водителю, газанул, наполнив салон «хейнкеля» синим перегаром, и покатил вперед. Я же, пользуясь этой заминкой, скатился к трубе, влез в нее и, елозя локтями по жидкой грязи, переполз на другую сторону насыпи. И не зря: здесь кустарник подходил вплотную к дороге, а от трубы тянулась канава, и была эта канава, похоже, достаточно глубока, чтобы меня скрыть… от бинокля – да. А от той чертовой штуки, напоминающий приемник? Ладно, думать будем после…