— Вначале мы подумали, что какой-то местный любитель оборудовал себе тут лабораторию, — говорил, спускаясь вниз, Антуан, — но потом я заметил кое-что интересное. Благо, я знаю английский, в отличие от бойцов, и сразу же решил показать вам.
Он указал на стол, остановившись у самого входа.
— Посмотрите эти записи. Виктор подошёл к столу и посмотрел на бумаги. Он взял одну из них и изменился в лице.
— Это же… — повернулся он к Антуану и чуть не закричал, — это разработки моего отца! Это его почерк! Он отправил эти бумаги во Францию, в 1912 году! Как они тут оказались?
— А твой отец сейчас где? — подошёл бородатый американец. Он взял тетрадь в кожаном переплёте со стола и начал её просматривать.
— Отец погиб… в том же 1912-м, — ответил Виктор, — насколько я знаю, он отправил эти записи доктору Кюри.
— Не удивительно, что они тут, — ответил Антуан и подошёл к друзьям, — архив доктора Кюри достался нацистам. Очевидно, что это он и есть. Но почему они прячут его в этом сарае, а не в Лейпцигском университете?
— Секретные разработки, — ответил ему Виктор, продолжая просматривать записи, — другого ответа нет. Лаборатория любого университета, и тем более специально построенный объект в Германии, это первые места, где будет искать их МI6. Они очень хотели заполучить их ещё тогда, когда отец был жив, а сами они были просто ищейки из SSB. Но ни они ни немцы, ничего не сделали бы.
— Почему? — удивился американец.
— Вторая часть дневников находится у меня, в Лондоне, — усмехнулся Виктор, — и очень надёжно спрятана.
Он посмотрел на бородача.
— Есть идеи, как это всё увезти, Эрнест?
— Идеи? — усмехнулся бородач, — идея придёт через два часа и она называется «Сандауэр». Не знаю насчёт Лондона, но до Ливерпуля эта посудина нас точно подкинет. А по дороге мы разберём, что тут писал твой покойный батюшка. И, кстати, ты что, по рождению Гудвин? — внимательно посмотрел он на Виктора.
— Гарольд Виктор Гудвин, — улыбнулся Виктор, — давно я не слышал этого имени!
— А я никогда и не верил, что ты немец! — разразился смехом Антуан.
— Вообще-то, тогда уж, еврей, — так же, усмехнувшись, ответил ему Виктор, — фон Готт, это фамилия человека, который вырастил и воспитал меня после «Титаника». Я вообще не знаю, что было бы со мной, не появись он тогда, в те дни, в моей жизни. Он был немец. А вот моя покойная мачеха была еврейкой, а мой сводный брат — раввин на Манхэттене. Но это дела не меняет.
Он положил бумаги и взял в углу огромный деревянный ящик.
— Давайте паковать это добро, пока есть время. Если нацисты это потеряли, то наверняка попытаются вернуться за этим сокровищем.