А потом он с диким трудом окончил школу и чудом поступил в мед. Мама с недоверием относилась к сыну, который вдруг стал проводить ночи напролет за учебниками и даже бросил курить. Но боялась сглазить, и не трогала. Заикнулась пару раз, что не стоит пытаться, и может, лучше попробовать как сын тети Вали, на машиниста, там платят сразу. А Паша уже сел на своего конька. И поступил. С каким-то даже остервенением. Выкусите, мол. Не ожидали?
После второго курса пошел волонтером в больницу, и несмотря на три очка по анатомии, опытным коллегам понравился. Видимо, за цинизм, острый язык и крепкий желудок. Ни разу не проблевался. Ни после попоек, ни после морга. Сам профессор Захарьин отметил, что у Паши твердая рука.
Как-то Исаев приехал на встречу выпускников. Не ради Карташовой, конечно. Но все же рассчитывал увидеть, как вытянется ее лицо, когда она узнает про медицинский. У других ребят вытянулось. А она даже не пришла. Ну и плевать. Не больно и надо было.
А потом все навалилось: ординатура, работа, мама попала в аварию, оставив на него младшую сестру Катьку, которая только в одиннадцатом классе тогда училась. Пришлось ишачить на репетиторов, брать операции одну за другой до ряби в глазах и ломоты в пояснице. Стыдно вспомнить, даже случаи с ложным подозрением на аппендицит клал на стол, зато в эндоскопии поднаторел. И Катька поступила. А спустя пару лет выскочила замуж, съехала, Пашу назначили ответственным хирургом. Жизнь наладилась.
И вот, когда на днях ему подвернулась тетя Надя, Паша раскатал губу. Вот он, если не долгожданный, то заслуженный шанс блеснуть профессионализмом перед Карташовой. Надежда Сергеевна так благоговейно кудахтала вокруг него, и он почти поверил, что дочка тоже рухнет ему в ноги от восторга. Прости, мол, Исаев, я-то думала, ты, дебил, уже скололся в притоне, а ты вон какой… И он даже подумывал, не захватить ли ему для пущего врачебного шика трость. Раз уж брился только по понедельникам.
А Вероника встретила с привычным недовольством. Вытянулась, оформилась, а взгляд из-под челки все тот же. Еще бы гольфики — и назад в детство. Аккуратистка несчастная. Вся комната в каких-то ящичках, полочках, коробочках разноцветных. Кладовая безумного шляпника. На футболке — заяц, на трусах — котик. Сколько ей лет вообще? Конечно, за фигуру она знатно взялась, и Паше стоило некоторых усилий сосредоточиться на пальпации. Но если она собирается когда-нибудь выйти замуж, пора бы уже и одеваться по-взрослому. Какой-нибудь кружевной красный лифчик с бантиком, который так и хочется развязать… А потом она раскрыла рот. И наваждение исчезло. Махом. Как не бывало. Начала спорить, цепляться… Тетя Надя была права, Ника — худший вариант пациента. И не потому, что молчит. А потому что никого не слушает и считает себя умнее всех. Сильверстов в юбке. Было бы справедливо, если бы и его желчный остался в Пушкино. Но повезло только Карташовой. И Паша серьезно подумывал сплавить ее Поспелову или Черемисову… Отличные врачи, опытные. Черемисов, правда, бабник, и уж он бы оценил полный четвертый размер… И потом она так посмотрела на него в скорой, что его тряхнуло не только от колдобины, но и от гордости. Взгляд, который он представлял себе еще студентом. Восторг и одобрение. Понятно, что ее штырило от интоксикации, и чувствуй она себя чуть лучше, немедленно поставила бы его на место, но тогда на один момент, когда она взяла его за руку — сама! — и прошептала: «Только никуда не уходи», ему невыносимо захотелось сделать что-то геройское. Конечно, хрен он теперь передаст ее другому врачу. Жаль, что оперировать придется под общим наркозом. А будь она в сознании, уж он бы показал, каким должен быть настоящий хирург. Невозмутимым, ироничным и гениальным.