Малец выпил свою порцию смеси, благодушно уснул, но вдруг разразился воплем. Почти таким же душераздирающим, как вчера. Он заходился в крике, выкручивался, и ничто не могло его утешить. Кричал так, как будто его жгли каленым железом… Железо! От этой мысли Паша похолодел. Стал лихорадочно вспоминать: мог ребенок успеть проглотить какой-нибудь винтик или нет? А если гвоздь? Осколок? Мало ли что могло быть в этой банке? Нет, не должен был.
Паша восстанавливал последовательность событий по кадрам: грохот, он хватает малыша, откладывает в сторону. Нет, тут точно не было времени. Потом собирает гвозди… А если один отлетел в сторону, на одеяло? Остался незамеченным и Никита его проглотил? Нет, признаков внутреннего кровотечения нет. Пока нет. Но он явно изгибается, как от страшной боли, не дает дотронуться до живота… И живот напряжен. И поди пойми, от крика или от чего похуже?! Как там в педиатрии положено?.. Черт, голова садовая… Угробил племянника! Один день! Один гребаный день — и такое! И кто его дергал за язык с утра дразнить Карташову?! Паша понял: сам он не справится. Просто не выдержит. А Катя его убьет. И правильно сделает.
Он как безумный скакал у двери с ребенком на руках, пытаясь влезть в ботинок, когда на пороге появилась Ника.
— Едем! — крикнул он ей в лицо.
— Автокресло? — просто спросила она.
Точно! Вот идиот! Нет, его нельзя сейчас сажать. А если там что-то проткнет ему желудок?
— Надо нести так… Потом объясню. Нет, он проглотил гвоздь. Или гайку. Или не проглотил, но я не знаю. Пошли в машину.
— Ты собрался в таком состоянии за руль?
— В каком «таком»?!
— Не ори. Успокойся. Дай ребенка!
— Аккуратнее, — он передал ей Никиту и почувствовал, что руки ходуном ходят.
С ним никода, ни-ког-да такого не было. Ни с одним пациентом. Даже когда умирала мама. А теперь он был виновен за то, что происходило с ребенком. С маленьким человечком, сыном его родной сестры, а он ничем не мог помочь. Все медицинское образование, все годы опыта были бесполезны, как эта банка с гвоздями.
— Куда мы едем? — спросила она, расположившись на заднем сидении.
— Ко мне в тринадцатую. В травму, — он хлопнул дверью, пристегнулся и включил зажигание, пока Ника баюкала плачущего малыша.
— Почему ты не вызвал скорую? И почему не в детскую? Морозовская не так далеко от твоей работы…
— Потому что! Я не опекун, Кате еще не звонил… Может еще ничего страшного… — он нервно провел рукой по волосам. — Ника, я не соображаю… Я не знаю, что со мной происходит… Я — дерьмо, а не врач.
— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, — повторяла она.