— Спасибо за соболезнования. Мне приятно, что Вы пришли.
— У меня есть друг, похожий на Виталия, — ответил Ящер.
— Тоже лев?
— Нет, тигр…
— Вы пришли не поэтому.
— А почему же тогда?
— Потому что Вы лжец, — ответила львица после недолго паузы. — Но врёте Вы сами себе. По это ваше хладнокровие и крокодиловы слёзы. Ваши слёзы тоже текут, но не из глаз, а внутрь собственной души. И обжигают её каплями солёного яда.
— Вы так думаете? — с усмешкой ответил Ящер.
— Я знаю это лучше многих, и то, что Вы сюда пришли, доказывает мою правоту. Просто Вы, наверное, когда-то потеряли кого-то. Вам было очень больно, и Вы пытаетесь запретить себе чувствовать. Самому себе стараетесь казаться хуже, чем Вы есть.
В тоне её голоса не было укора. Внимательные тёмно-жёлтые глаза смотрели вглубь вертикальных прорезей зрачков Абдельджаффара. Они смотрели даже глубже, в те глубины существа Ящера, в которые он сам запретил себе заглядывать. Он отвернулся. Что может знать о боли гордая самка, чьи муж и сын отправили в могилу стольких живых существ? Есть большая разница в психологии маммолоида и рептилии. Да и почему позволять себе глупые, непродуктивные эмоции, значит быть хуже? Лист за листом Ящер навешивал на свою душу любимую броню из логики и аналитики. Только чувствовал, что если он ещё раз посмотрит Рябиновой в глаза, вся эта конструкция со скрежетом рухнет. Тем временем, скорбящие расходились.
— Виталия хоронить не станете? — спросил Фар.
— Он будет на полке, рядом с отцом. Только где-нибудь в другом месте…
— Уезжаете?
— Как и планировала. Этот город не успокоится, пока не умоется и моей кровью. Дела все закрыты, часть сотрудников едет со мной. Туда, где у меня будет новый муж и дети… И я, возможно, ещё увижу, как они вырастут.
Она улыбалась. В её глазах горел такой же огонь, как и у её покойного сына. Она попрощалась и пошла выходу с кладбища. Арафаилов постоял немного у мемориала, глядя на табличку Себека. От него не осталось даже голограммы. Потом поспешил на совещание, стараясь не представлять, что творится у львицы в душе.
А в это время на одной из дальних скамеек возле мемориала, небрежно закинув друг на друга ноги в серых наглаженных брюках и коричневых туфлях, развалился человек в сером пальто с капюшоном. Его лицо закрывала странная пластиковая маска: оранжевого цвета в виде хохочущего бородатого лица. Погребенный недалеко Себек мог бы рассказать, что подобные маски носили актёры древнегреческих театров. Глаза в чёрных её прорезях оценивающе оглядывали спину удаляющегося по аллее Абдельджаффара. Когда тот ушёл, человек открыл стоящий у его ног коричневый портфель, извлёк оттуда сшитые распечатанные листы бумаги и, сделав в них несколько исправлений, вновь расслабился, наслаждаясь свежестью воздуха и зеленью листвы.