Странно, но в своих заметках о моем городе я обошел стороной такой интереснейший момент его бытия, как исправление здоровья населения вообще и каждого отдельного индивидуума в частности. Можно было бы сказать, что с этой стороной жизнедеятельности Минска мне приходилось сталкиваться довольно редко, и это было бы правдой, поскольку Бог миловал и болеть приходилось не часто, но вот, наконец, состоялось то, что должно было состояться – я «загремел» в больницу с весьма невеселым диагнозом и столкнулся с этой стороной жизни города, что называется «фейсом о тейбл», то-есть – мордой о стол и делать вид, что эта область проходит каким то непонятным образом мимо меня, увы, более не приходится.
Однако, первые мои впечатления о советском здравохранении были вполне безоблачны, и носили некий розово младенческий оттенок. Мама сдавала экзамен по гематологии и «сыпалась» отчаянно. Понимали это все – и преподаватели, и ее подруги. Мне же, которому было всего четыре года, это было “ без разницы” – вокруг крутилось много “теть”, маминых однокурсниц, которые уделяли мне максимум возможного внимания и этим вниманием я был абсолютно удовлетворен. Вот тут, кому-то из будущих светил медицинской науки пришла спасительная мысль заслать меня, в аудиторию, в которой мама никак не могла разобраться в таинствах строения человечьей крови. Помню, дурацкий девичий берет, который на меня напялили и не менее дурацкую фразу, которую научили произнести, ухватив маму за подол белого халата: – «Мама, писать хочу!». Выход мой был сногсшибателен. Мама разыграла растерянность и смущение, я был настойчив и казалось, что исполню продекларированное немедленно, профессор, умиленный и одновременно испуганный, мгновенно проставил в зачетке «уд.» и мы с мамой гематологию благополучно «свалили».
Дальнейшие взаимоотношения с медициной были не столь безоблачны. Мамина карьера после окончания института и двухгодичной ординатуры у очень знаменитого в Минске хирурга прервалась самым трагическим образом.
У нее умер больной, которого она оперировала.
Я не помню деталей, в памяти осталось только то, что парень был «самострелом», то есть он самостоятельно нанес себе огнестрельную рану, дабы не идти в армию, а может по какой иной причине, не помню, но непонятное тогда, слово «самострел» врезалось накрепко. Не знаю, в чем была мамина ошибка, во всяком случае, наверно была она не из тех, которые допускают плохие или равнодушные врачи. В той истории присутствовало нечто иное, поскольку ни профессионально, ни юридически к маме претензий не было. Но сама она осудила себя очень строго – оставила медицину на пять лет, считая свою вину безусловной, и никогда более не вставала у операционного стола, отказавшись от карьеры действующего хирурга. Только через пятилетие, позволила она себе вернуться в хирургический кабинет 3-ей поликлиники, что была на улице Фабрициуса, в которой и проработала без перерыва почти полвека, пользуя недужных, вправляя вывихи, вскрывая маститы, зашивая раны и обходя с визитами свой участок.