– Поговори мне ещё. Разболтался. Совсем страх потерял? Забылся?
– Забылся, забылся, вот пойду сейчас и забудусь, сдохну где-нибудь. И вы за мной следом пропадёте. Что, страшно?
Заволокло окна серой хмарью. Заклубился, почернел воздух в храме, сгустился в центре зала, формируя огромную бородатую фигуру.
– Как со мной разговариваешь, человечек? Раздавлю!
Навис надо мной, протянул руку, ухватил поперёк груди, приподнял – перехватило удушьем лёгкие. Не вздохнуть – затрещали рёбра. Поднёс вплотную к лицу, вгляделся пристально стальными, стремительно чернеющими глазами, будто просвечивая насквозь. А в глазах молнии сверкают.
«Спалит к чёртовой матери. Или раздавит», – успела промелькнуть трусливая мыслишка. Собрал все свои силёнки, на одних морально-волевых запрокинул голову, встретился с тяжёлым взглядом чёрных клубящихся провалов с яркими росчерками слепящих сполохов внутри:
– Давай, жми! – выдохнул с хрипом последние остатки воздуха из лёгких. Зазвенело, загрохотало в ушах, стемнело вокруг, померкло, упала непроницаемая пелена. Больно…
– Ну и что ты наделал? Кроме как мечом помахать да за баранами бегать ни на что не годен. А головой думать не пробовал? – пробился через шум в ушах чей-то ехидный женский голос. – А ты куда смотрел, где был? Как пакостить, так вместе, а как полезное что-нибудь сделать, так вас не найти.
– На войну ходил, посмотреть, поддержать.
– На войну-у… Сходил? Поддержал? А если бы я не увидела и не успела твоего брата остановить? Что бы тогда было? Молчите, бестолочи здоровые? Отойдите-ка в сторонку. Мешаете.
Полегчало мне заметно. Со свистом расправились смятые лёгкие, втягивая живительный воздух. Открыл глаза. Лежу на полу в том же храме, солнце в окна светит, вроде жив, а так жаль. Я уж думал, что всё. Даже обрадовался в глубине души. Мелькнула перед забытьем мысль, что вдруг я таким образом домой вернусь.
– Не вернёшься… Где бы ты ни погиб – это для тебя конец. Всё! Поднимайся, вставай на ноги, а то разлёгся тут…
Кто это, интересно, разбурчался, ругается тут вовсю и на всех? Медленно выпрямляюсь, кряхтя по-стариковски и потирая помятую грудь.
– Да не кряхти. Не болит у тебя нигде, я всё поправила. Поднимаю осторожно глаза, упираюсь взглядом в красивую статную женщину, снисходительно наблюдающую за мной с доброй материнской улыбкой.
– Прости моих обалдуев. Горячи больно, что один, что второй. Еле успела. Вдвоём с Марой тебя поправили. Хотела она тебе нить уже обрывать, да я упросила погодить. Но и ты за своими словами следи, не серди богов. Слово-то, оно не птица. Вылетит – попробуй, поймай…