Обратившись к списку предполагаемых причин в предшествующей таблице, мы видим, что много историй болезни пациентов, принятых в наше Заведение, были связаны с некими сильными ментальными эмоциями, которые и принимались за причину расстройства. Человеческий рассудок не любит неопределенности, родственники душевнобольного, как правило, стремятся остановиться на некоем особом обстоятельстве, как на причине заболевания. Представление о том, что заболевание конституциональное, придает ему характер безнадежности, от которой одинаково готовы отшатнуться с отвращением и наша гордость, и наша симпатия. В нескольких случаях, однако, когда причина была выражена весьма однозначно, более точные сведения, полученные из расспросов самого больного и его друзей, а также образ жизни пациента, предшествовавший приступу, приводили к выводам, значительно отличавшимся от сформированных более пристрастными или менее проницательными друзьями.
Имевшие место в Ретрите примеры, связанные с расстройством эмоций, образуют, возможно, примерно такую же долю от всех прочих, что и в других подобных учреждениях, и почти все авторы придерживаются единого мнения, заявляя о большой двусмысленности этой видимой причины безумия.
У очень немногих пациентов, принятых в Ретрит, их расстройство с самого начала было связано каким-то образом с религиозными впечатлениями. И в большинстве случаев, имевших место, опрос показал, что злополучные религиозные представления зародились отнюдь не из-за влияния неких внешних воздействий, но возникли в мозгу спонтанно, и симптомы приближающегося безумия им либо предшествовали, либо их сопровождали.
В одном случае расстройство возникло во время пения в методистском молитвенном доме. Но уже ранее наблюдалось необычное возбуждение, которое вероятнее всего и привело пациента в такое состояние, когда бурное кипение разума было уже не сдержать.
Это как раз один из тех случаев, который, по общераспространенной оценке, связан именно с методистами. И если аптекарь Бетлемской больницы, открыто заявляющий о своих великих обязательствах перед этой сектой, имел бы возможность полностью исследовать происхождение подобных случаев у большей части своих пациентов, вполне возможно, он бы обнаружил, что не в таком уж он долгу перед методизмом, как он себе это сейчас представляет. И его замечания в этой рубрике, возможно, оказались бы столь же справедливыми, как и его высказывание, что «приличное благочестие и образцовая жизнь квакера самым блестящим образом освободили его от этого самого жестокого из всех человеческих недугов».