— Поедем? — кивнул я на длинную аллигатороподобную тушу новенького троллейбуса.
— А нас пустят туда?
Что-то мне не нравился ее голос…Что-то обреченное было в нем, словно ее обладательница сломалась, отступила перед жизненными трудностями. Это было страшно! Холодные голубые глаза смотрели на меня обреченным взглядом, полным разочарования. Что поделать, я не принц на белом коне из сказки с хорошим концом. Я заблудившийся в собственном Зазеркалье человек, желающий все исправить, наладить и привести в порядок.
— Конечно пустят, — улыбнулся я ей, попытавшись приободрить. Боль в ее глазах немного угасла, а потом, когда мы заняли места в самом конце салона, она безмолвно уставилась в окно, наблюдая за шелестящим мелким проливным дождем, бьющимся раненной птицей в стекло.
Я не стал ее тревожить. Самому было погано на душе. Перед глазами стояла Божена, умирающая у меня на руках. Странно…по идее я должен к ней испытывать какое-то чувство, сродни ненависти, но ничего кроме жалости и сострадания к нелепой смерти девчонки, запутавшейся в жизненных сложностях, не было.
— Наступна зупинка Бульвар Слинька! — хриплый прокуренный голос кондуктора заревел на весь салон, заставив вздрогнуть.
Яна спокойно встала и направилась к выходу, мерно локтями расталкивая стоящих в проходе людей. Кое-кто возмущался, обзывал бичарой, бомжевской подстилкой, но она шла вперед, гордо подняв свою очаровательную головку. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Видок у нас, правда, был еще тот…
Грязные, усталые, вымотаны до предела, как морально, так и физически, мы еле нашли в темноте уличных фонарей нужный нам дом, где жила бабушка Божены Калиновской.
Прохожие торопились домой, в тепло родного уютного очага, а мы, как два беспризорника со стороны молча наблюдали за ними. Говорить сил уже не было. Мне спешить некуда, мой дом оказался волею пана Вышицкого по ту сторону Зазеркалья, а Яна…Только теперь я понял, почему она ввязалась во всю эту авантюру. Она была одинока. Мучительно больно, наверное, каждый день приходить в пустую квартиру, где тебя никто не ждет, не спросит как прошел день или заботливо принесет тапочки.
Пачка сигарет промокла, и я еле смог ее раскурить, с наслаждением втягивая в себя аромат терпкого табака.
— Дай и мне, — попросила Красовская, протянув руку. Выщелкнул ей «Мальборо», заботливо поднес к кончику сигареты оранжевое дрожащее пламя. Она закашлялась, но продолжала курить, неловко держа сигарету двумя пальцами.
— И как будем штурмовать цитадель зла? — наконец, видимо совсем успокоившись, кивнула она в сторону темных окон на этаже Калиновской. — Боюсь, что второй раз добрая бабушка Глафира Аркадьевна вряд ли поверит нам и пустит на порог вот так запросто. Помнится, последний раз она кричала нам вслед что-то про бандитов и хулиганов! — Яна криво усмехнулась, выбросив недокуренный даже до половины бычок. Встряхнула заляпанными глиной волосами, теперь она стала той самой Красовской — звездой харьковской журналистики, которую я знал.