— Не если. Ты остаешься здесь. — Ладно, похоже, придется прибегнуть к грязному приему, иначе она точно себя накрутит и наделает глупостей. — Я уже отказался от услуг помощницы.
На самом деле, не отказался. Услуги были оплачены на три месяца вперед, но он созвонился и предложил просто использовать эти две недели в качестве отпуска.
Таким образом все остались при своем и довольны.
— Прости, это так неожиданно. Я не представляю, как могу остаться одна в чужом доме.
— Представишь, что я просто гуляка и не прихожу домой ночевать, — попытался пошутить он, за что получил в конец потерянный взгляд. — Ася, ну что ты в самом деле?
— Я же чужой человек, и ты вот так просто оставишь меня в своей квартире, пока сам будешь в другой стране?
— Согласен, что это немного странно. Но, знаешь, хоть я и не большой знаток человеческих душ, но ты не похожа на девушку, которая закатает девичник со стриптизером и «травкой». Не вижу повода паниковать и заламывать руки.
Она прикусила губу: сильно, до крови, и поморщилась от боли, прижимая пальцы к ранке.
Асе потребовалось примерно пару минут, чтобы переварить информацию, и все это время Тимур напряженно ждал ее ответ. Что делать, если она все-таки захочет уйти? Просто скажет, что переберется с вещами к подружке или к сестре, или к матери? Не держать же силой. И как объяснить самому себе, что весь сегодняшний вечер — он совершенно странный. Непонятный, волнительный, и во всем новый.
Однажды, Стас, еще до того, как оказалось, что они с Владой давно знакомы, сказал, что он может представить свою жизнь под одной крышей только с той женщиной, которую сможет «увидеть» в своем доме и при этом не испытывать раздражения. Тимур легко мог представить Асю у себя на кухне, с ребенком на руках, мурлыкающую что-то себе под нос, пританцовывающую, счастливую. Возможно даже в коротких шортиках или даже смешных трусиках.
Образ был таким реальным, что Тимур невольно сглотнул.
— Я правда чувствую себя неловко, — наконец, сказала Морковка.
— Понимаю, но это совершенно лишнее. Я буду тебе звонить.
— И пришлешь фотографии Парижа? — осторожно, оттаивая, спросила она.
— Сколько захочешь, но не проси селфи на фоне Эйфелевой башни.
Она улыбнулась, и морщинки вокруг ее янтарных глаз обнажили усталость.
Идиотская была идея разрешить ей заниматься домом, просто наихреновейшая, но не переигрывать же теперь.
Все, что она приготовила оказалось вкусным. Было бы преувеличением сказать, что они провели ужин за непринужденной беседой, но общих тем для разговора оказалось много. Ася могло без остановки рассказывать о живописи и о том, что рисовала с тех пор, как себя помнит. Смешно морщила нос, когда вспоминала, что делала это на обоях, за что частенько получила от матери. Кажется, ее детство было не то, чтобы совсем безоблачным, но каждое воспоминание неизменно озаряло ее лицо счастливой улыбкой.