Положив руки на руль, Михаил слушал молча эту страшную исповедь, эту сухую истерику, смертельное отчаяние сильного характера.
— Я провела вас по всему маршруту, — внезапно сбавив градус тона, продолжила журналистка, — отдала мой курсовик. Хотите ещё мысли мои, в него не вошедшие? А я не помню ничего, прошло двадцать пять лет. Мир без моих догадок рухнет? А мне, знаешь ли, всё равно. Ни мужа, ни детей, теперь и работы нет, из-за чего этого всего не было. Что трудно уговорить спасти мир человека, которому жизнь не мила? Да пропадите вы все пропадом.
— Лена, тебя обидел генерал? Я поговорю с ним. Ты этого хочешь?
— Субординация позволит, товарищ подполковник? Не советую. Глупо говорить с бетонной стенкой. Честь офицерская, совесть… Я подписала ваш контракт. Выполню его как есть. Как написано. Завтра я сяду в поезд и буду тупо выполнять приказы из наушника. И не требуйте от стажёра больше. Того, что капитану знать положено. А вы, товарищ подполковник, кому-нибудь ещё мишени подправляйте. Я буду стрелять так, как умею. И плевала я на все ваши системные трюки и пролетарскую сознательность. Вместе с государственными интересами. Мне терять нечего. Здравия желаю!
Она вышла из машины и саданула дверь так, что автомобиль жалобно заныл. Пошла, не оглядываясь, к двери подъезда. И вот тут наконец-то из глаз потоком хлынули слёзы. За что, за что со мной так!.. А ведь это хорошо, Лена. Иногда надо просто выплакаться. Великая актриса на сцене умеет быть настоящей. Не рисуя на публику чувства и страсти, но пряча и подменяя их поводы. На сцене проще жить, там можно не сдерживаться, не притворяться.
Ключи из сумки, писк домофона. Она не успела увернуться. Сильные руки схватили её сзади за плечи, развернули лицом к себе. Как подкрался? Ах, конечно, военная разведка. Да ещё и она обессилена, оглохла от горя.
— Не плачь, ну, пожалуйста!.. Не плачь. Генерал тут ни при чём, верно? Тебя предали. Я ведь видел твоё лицо там, на Соборной площади, когда ты с кем-то поговорила, — Михаил чувствовал сквозь рубашку, что она задыхается, а ткань моментально стала мокрой и горячей, — ну, кто он? Не говори. Нет никого больше на всём свете. Ты и я. Я не предам. Мне тоже нечего терять.
Поцелуй в губы. Горячие, солёные. Немного пахнущие персиком. Как море в августовской Одессе. Почему он это вспомнил? Ах, да, конечно. Был в числе полезных спецкурсов будущей журналистки простой одесский дворик.
— Лучший способ излечить женщину от истерики? — остатки слёз ещё блестят крошечными бриллиантами в озёрах её печальных глаз, — не думай.