— Я не смогу сделать это… сам, — говорю я ей. — Ты сможешь найти гемостатическую марлю? Мне нужно, чтобы ты… освободила мое плечо.
Она снова кивает, берет сумку, подходит ко мне и присаживается на колени рядом. Мы не разговариваем, хотя я не удержался и несколько раз застонал, когда она разрывала мою сорочку и переворачивала меня на бок, освобождая рану. Покончив с этим, она садится на пятки, закрывает лицо ладонями и начинает плакать.
— Зачем ты это сделал, Тайлер? — спрашивает она, и в ее голосе звучит такая боль, что у меня внутри все переворачивается, а сердце словно пронзают кинжалы.
Она отнимает руки от лица и пристально смотрит на меня.
— Ты был моим самым лучшим другом. Ты единственный человек, на которого, как мне думалось, я могла рассчитывать, который всегда будет верить в меня, что бы ни случилось. А ты вдруг так обошелся со мной. Я не знала, что мне делать. Что сказать. Мне так отчаянно нужен был мой лучший друг, а я не могла поговорить с ним, потому что именно он причинил мне столько боли. — Она замолкает, чтобы вытереть слезы на глазах кусочком марли. — Ты сломал мне жизнь, Тайлер. Все, во что я верила, что думала о себе и о жизни, было разрушено в ту ночь. Я уже больше не знаю, кто я. Я не знаю, кто я, потому что теперь тебя нет рядом со мной, чтобы ты помог мне разобраться с этим.
Я открываю рот, чтобы ответить ей, но она качает головой.
— Нет, не нужно, — говорит она. — Тебе нечего сказать на это. И ничто не восстановит наших отношений. Но ты можешь признаться в том, что сделал. И ты никогда в жизни больше не поступишь так ни с кем другим. Пожалуйста, Тайлер, скажи правду.
Я смотрю на нее, сжав губы, и слушаю, как она говорит мне те же самые слова, которые сказал мне Мейсон всего пару месяцев назад. И я не могу не думать о том, что если Эмбер дошла до такого состояния, что готова была убить меня, значит, то, что я делал с ней в той кровати, было ужасным. Я слишком хорошо знаю, что именно раны, которые нельзя увидеть, вызывают самую мучительную боль. И эти потаенные раны никогда до конца не залечиваются, сколько бы лет ни прошло. Я думаю о тех таблетках, которые принимал, чтобы побороть свое чувство вины. А потом позволил себе успокоиться, посмотрев на все с точки зрения отца, которой он придерживался на протяжении многих лет, чтобы оправдать свое безобразное обращение с женщинами — обращение, которое всегда приводило меня в ужас. Внезапно меня затошнило, но не от того, что я был ранен, а от того, что осознал, что его насмешки и критические замечания в день вечеринки явились причиной моего поведения в ту ночь. И я вел себя, как он, еще задолго до этого, если быть честным с самим собой. Я использовал Уитни только для секса в течение многих месяцев, может быть, даже совратил ее в тот первый день, когда она пришла ко мне домой. И я ни на секунду не задумывался о ее молодости и уязвимости. Я так долго хотел Эмбер, что даже не обратил внимания на ее просьбу остановиться. В этот момент в моей голове звучал лишь голос отца, который говорил, что такая девушка, как она, никогда не захочет такого парня, как я. И я отчаянно хотел доказать ему, что он не прав. Я мог рассуждать на эти темы сколь угодно долго, но на самом деле Мейсон был прав, и слово «изнасилование» означало вступать в сексуальный контакт без согласия со стороны партнера, так что я определенно был насильником. Эмбер позволила мне многое до того момента, как я улегся на нее в той кровати. Она даже подзадоривала меня. Но она также просила меня подождать… остановиться. А я не послушал ее и все равно занялся с ней сексом. И после этого я был занят только тем, чтобы избавиться от чувства вины. Я хотел лишь одного — свалить вину на нее, чтобы не брать на себя ответственность.