Демидов с холодно-брезгливым лицом оттолкнул дядьку.
— Поди прочь! Не пристало мне, столбовому дворянину, покрывать татей!
Он повернулся и пошел прочь. Филатка внезапно выпрямился, дернулся, веревки впились в тело. Глаза его налились жгучей ненавистью.
— Худая душа! Кровососы! Сами грабят, а других чернят. Стой, стой! — прокричал он вслед Николаю Никитичу, отбиваясь от побоев будочников. — Все равно не смолчу я. Невиновен, истин бог, невиновен! Братцы, за что же бьете! Братцы!..
Он упал и забился в припадке.
Демидов угрюмо прошел в свои комнаты, свалился в кресло и, протягивая ноги, выкрикнул камердинеру:
— Разоблачай! Сон валит!
Он сладко зевнул, потянулся. В душе его не проснулось ни чувства сожаления, ни справедливости. В очищение своей совести он хмуро про себя рассудил:
«Неужели мне самому срамиться из-за ларца? Дьячку и каторга впору, а столбовому дворянину — не с руки! Да и кто поверит холопу?..»
— Эй ты, окаянный, не сопи! — прикрикнул он на камердинера. — Живей раздевай!
Из-за деревьев, раскачивавшихся за окном, брызнул скупой солнечный луч. Слуга, старательно и осторожно раздевая барина, подумал:
«Все люди как люди! А наш трутень ночь кобелем бегает, а днем при солнышке дрыхнет…»
В последний день пребывания в Санкт-Петербурге Демидов снова неожиданно встретил прелестницу. Она сходила по широкой лестнице вниз. Поймав его обиженный взгляд, она на мгновение задержалась и прошептала:
— Ради всего святого, не сердитесь! Мы не можем встречаться… Князь и муж… Могут быть неприятности… Пожалейте меня и себя… Ах, какая сегодня чудесная погода!
С невозмутимым видом она улыбнулась и унеслась, как пушистое, легкое облачко.
«Авантюристка!» — зло подумал Демидов, но все же ему стало жаль расставаться с нею.
В приемной его встретил Энгельгардт. Он сидел, опустив голову на ладони, задумчивый и печальный.
— О чем закручинились? — окликнул его Николай Никитич.
— Ах, Демидов! — беда! Сия авантюристка добралась-таки до светлейшего, и теперь он без ума от прелестницы. Поостерегись, милый!
— А я и не думал вступать с нею в связь! — стараясь сохранить спокойствие, сказал адъютант.
— Ну вот и чудесно! Теперь я спокоен за вас. Я так и знал, что вы благоразумный офицер! — Он с горячностью схватил руку Демидова и крепко пожал ее.
Демидовский обоз приготовили к отправке. На обширном дворе громоздились фуры, экипажи, ржали кони — шла обычная суета перед дальней дорогой. Управитель Данилов обошел и самолично пересмотрел все: ощупал бабки коней, проверил подковы, узлы, ящики. Все было в порядке. Подле него ходил новый дядька, приставленный к молодому потемкинскому адъютанту. Рядом с Даниловым дядька Орелка казался богатырем с широкой грудью, с большими цепкими руками. С виду холоп походил на безгрешную душу: тихий, молчаливый, с невинным простодушным взглядом. Но кто он был на самом деле, трудно сказать. Орелка вел трезвую жизнь и старательно избегал женщин. Это и понравилось Данилову. Испытывая нового дядьку, управитель с лукавым умыслом укорил его: