— Итак, братие… досыта наевшись, богу помолимся.
Гости шумно подымаются.
Молитва какой-то короткой, несолидной показалась; кое-кто из гостей думает, что после такого щедрого ужина можно бы и подлиннее молитву сотворить, но вслух, конечно, никто ничего не говорит. Тут музыканты тихонько струны начинают пощипывать — словно кукурузные зерна падают на пол сквозь щели чердака — и затягивают подходящий к случаю псалом:
Воздадим хвалу Господу всемогущему,
Кто дал вкусить нам хлеба насущного.
Милостивый Отец наш и благодетель,
За нас, грешных, вечный радетель.
На тебя уповаем мы сердцем и душой,
Славен будь, Отец, Сын и Дух святой.
Гости подтягивают музыкантам, а Лайош Ямбор, второй сват, из кожи лезет, старается петь лучше, чем умеет.
Жена Габора Тота слушает пение, прислонившись к дверному косяку. Глаза у нее опять мокрые. Господи, господи, как хорошо… столько гостей в доме… Только старшенький, Геза, бродит где-то как неприкаянный. Не судьба ему сидеть со всеми за столом, в тепле, в довольстве… И где он сейчас? Голодный, поди, бесприютный. Может, в темнице сидит, с ворами, разбойниками… может, бредет по большой дороге, без крошки хлеба, без глотка воды. Ох, господи, боже мой…
Да и это бы еще не так было обидно — на все божья воля! — если хоть кто-нибудь вспомнил бы о нем, кто-нибудь пожалел бы. Столько народу вокруг — а все напрочь забыли, будто давным-давно умер Геза. Или будто вовсе не родился…
Потеряла она одного сына — а взамен зато получила дочь. Сноху. Ах, до чего красива девка, ну до чего красива…
И верно: невеста хороша на диво. Все это понимают, не только старая хозяйка. А лучше всех понимает это жених, Ферко. Правда, он об этом никому не говорит — знает про себя и радуется.
Невеста с женихом на главном месте сидят, между окнами. Марика — в подвенечном платье, в венце. У Ферко — восковой цветок с бантом в петлице пиджака. Никак он не привыкнет ни к новому пиджаку, ни к тому, что в женихи вышел. Пыжится Ферко, хочет казаться больше, чем есть он на самом деле. На Марику то и дело косится; и чем чаще на нее смотрит, тем яснее ему: таких невест, пожалуй, не бывало еще в деревне. Да что там — наверняка не бывало. И тогда кажется Ферко, что рядом с Марикой он — крохотный такой, никудышненький, смешной… Совсем скверно становится у Ферко на душе; начинает он одежду на себе одергивать, оглаживать, какие-то пушинки, соринки со штанов обирать. Но и это не очень-то помогает. До того невероятно, что Марика рядом с ним сидит как невеста его, даже жена, что совсем теряется бедный, не знает, куда ему деваться. Заговорил бы с ней душевно, ласково — да не умеет, не может, хоть убей… Да что заговорил бы: и слово простое не может выдавить.