«Угадал про меня, или нет?» — мелькнуло у Лены, но сразу проверять не стала, хотя и помнила том и страницу, где был словно с нее написанный абзац. Третьей она отыскала Ольгу: «подобие русской дриады, и, да, это звучит пошло, мой друг, но Вы ведь не видели за всю свою жизнь деревьев кроме как в Летнем саду и печке. Представьте себе непроходимый березняк, а таковые существуют, уверяю Вас. Этот ужас леса, видного едва ли не насквозь, но притом непролазного совершенно. Вы можете возразить, что все женщины сложны, ну так все сложны в частном и общем, но не в той степени, в какой настоящую бездну представляют подобные особы, как бы пронизанные светом, и притом… словом, это нужно испытать на себе, она думает, что знает, чего хочет, но если Вы дадите это ей, то она Вас возненавидит, она сама и Анна, и паровоз, и Вронский, и Каренин, и Сережа, и даже Фру-фру, все вот то, что описал Лев Толстой — это малая часть того, что происходит у нее в душе в какие-нибудь полдня, если день этот не задался». Владимир (отмеченный Женей «д. Вова») удостоился описания отставного капитана, «доброго больше не по природе, а от усталости, но до такой степени, что усталость эта стоила не доброты даже, а самой добродетели». Лена ревниво подумала: «Ну, то, что вы, ребята, в „Икс-ком“ наперегонки играли, ничего еще не значит», — и полезла смотреть про себя, подозревая, где, заранее пугаясь, что Женя мог ее разгадать.
Копаясь, нашла еще две закладки с именем Вера. «Она откинулась назад и рассмеялась весело и зло, затем уронила голову на вытянутую руку и сказала с жалостью почти: „С каждым днем все, что тебе во мне нравится (а тебе, ты говоришь, нравится каждая часть моего тела, и даже слизистые внутри меня), будет постепенно истаивать, каждая часть выгорает, вроде свечки прямо сейчас, а ты будешь помнить меня такую, пока мы не встретимся лет эдак через двадцать, так что ты подступишь со своей нежностью лишь к тени меня, и тень — лучшее, что от меня к тому времени останется“. „Но у тебя будет хотя бы тень, — не мог не ответить Аркадий. — Мужчины же, по Чарльзу Дарвину почти, переходят из одного тела обезьяны в другое, в детстве — макаки, в юности — павианы, позже орангутаны либо гориллы, а в старости — снова макаки, только седые и малоподвижные, так я это вижу“. „Я вижу это не так“, — отвечала она, но как видит, не сказала». И еще: «Находились они в том отрывке отношений, когда как бы она к нему ни прикасалась — за руку ли брала, проводила ли пальцем по щеке, приваливалась ли сбоку, сжимая его локоть, — все ему казалось, что все эти прикосновения относятся к его члену, даже и не совсем так, все ее движения вообще — от перелистывания страниц до задумчивого верчения волос, от постукивания пальцами по диванной подушке до катания яблоком по скатерти — от руки к руке, — все, все без исключения относилось к члену, только к нему — и ни к чему более, но необходимо было делать мину, что все обстоит не подобным образом».