«Блин, хоть бы ты хуже училась, что ли, — пожалел Владимир, — можно было начать наезжать, что об учебе нужно думать, а не о шашнях. Или чтобы у меня, когда я учился, был бы какой беспросвет, чтобы так, знаешь, заметить, дескать, мне бы твои проблемы тогда, а то там жрать было нечего, три года в одном костюме ходил с заплатками, попутно еще вагоны разгружал. Так ведь нет».
«А я ведь такой твоей подругой и была, — догадалась Лена, — мне потом Ира выложила некоторые свои откровения, но, как видишь, дружим, с удовольствием даже. Говорить „не переживай“ без толку, все равно ведь будешь переживать, но все равно не переживай, мне кажется, все равно найдешь кого-нибудь, почти все рано или поздно находят. Или ты действительно рано начала искать. В школе не каждый начинает встречаться с кем-то, согласись. Ну, вот сколько пар у вас в классе? Пара штук, насколько знаю, да и те распадутся, когда до вуза дойдет, все равно нужно какое-то равновесие для этого всего, знать, чем человек собирается заниматься дальше, что он на самом деле за воротами школы, за скобками оценок в дневнике и похвал учителей. Какая-то самостоятельность нужна, нужно видеть, насколько человек действительно решает что-то. Так мне кажется». Владимир кивал, кивала и Аня, Никита не кивал, потому что давно уже незаметно отключился сам и был вынесен за кулисы, на кресло-кровать в спальне Владимира и Лены.
«Еще я не знаю, как бабушка с дедушкой, — призналась Аня. — Им трудно будет объяснить».
«Анечка! Они после войны родились, не знаю, что им там трудно будет объяснить. Они такие вещи видели, такое переживали, что это просто смешно даже переживать за такое, — проникновенно сказал Владимир. — Что уж более дикое может быть, чем кукурузу на Урале пытаться выращивать? А они выращивали. И ветвистую пшеницу пытались выращивать. И это только в пионерском возрасте, не говоря уже о том, что во взрослой жизни. Они столько видели, что сомневаюсь: не то что на их сильное удивление, просто на их удивление не рассчитываю, честно говоря».
Веру Аня тоже не очень всполошила, не было ни паузы во время развязывания шнурков, ни какого-то обдумывания, когда после слов Ани Вера молниеносно выдала сварливым голосом: «Я тоже лесбиянка. Потому что мужиком Женечку назвать никак нельзя. Он от „Лунной сонаты“ и „Зеленых рукавов“ носом шмыгать начинает, не знаю, какие у него картины там перед глазами во время этого. Кто она хоть?» Аня объяснила, и Вера, снова совершенно не думая, предложила: «Давай махнемся». Всегда, если Верочка принималась разбрасываться такими словами, Владимир и Лена бросались упрекать ее в безоглядной черствости, потому что за все эти годы как-то прониклись Женей и, несмотря на все слова про будущее, которое рушит школьные парочки, школьную дружбу и все такое, не сговариваясь даже друг с другом, надеялись, что наблюдают будущего зятя в лице Жени — к нему не нужно было привыкать, не нужно было знакомиться и привыкать к его родителям тоже, было, тем более, сами собой как-то прошли несколько совместных посиделок. В любом случае, спор с Верой заканчивался тем, что аргументы Владимира и Лены упирались в то, что у Жени может закончиться терпение, на что Вера всегда отвечала: «Ну и на кой он тогда нужен с таким маленьким запасом терпения, когда еще ни до свадьбы, ни до детей не дошло? И он, кстати, тоже не подарочек».