Лена, еще работая в школе, услышав от физрука своеобразную сагу о том, как таксисты-узбеки интригами и битвами отвоевали себе точку на Таганской, между стадионом и милицейским общежитием, молча удивлялась: почему, собственно, за таксование происходят такие побоища с пробитыми головами, а за стишки — нет, хотя стишки — дело более денежное, а значит более, по идее, кровавое. А она, выходит, просто оказывалась связана с людьми, которые в этом деле уже были некими негласными величинами, пробравшимися на вершину пищевой пирамиды, чем-то нравилась им, и хорошо, что нравилась.
Подельник продолжил повествовать о своем приключении, была в его голосе некая уязвленность, окрашивавшая его рассказ сарказмом, похожим на саркастические нотки Жванецкого: «Спрашивают, откуда взял. А руку еще до этого трубой сломали, поэтому я уж не стал из себя разыгрывать комсомолку, которая плюет кровью в харю офицера вермахта, а потом гордо отворачивается. Тем более я про тебя правда ничего не знаю, что уж скрывать. Они стишок читают, чешут репу, звонят какому-то Феде. Федя появляется, а он еще хуже Дозы, бл…Тоже очки блестят, и он при этом похож одновременно на Леннона и на Лаврентия Павловича, причем если бы только на Лаврентия Павловича смахивал, то выглядел бы добрее, чем так, потому что вот безуминка эта ленноновская. Смотрит так, будто будет скальпелем тебя полосовать, а сам при этом будет напевать вот этот вот, что-то: „Ю мэй сей айм э дример, что-то там нот онли уан“».
«Imagine», — догадалась Лена. Подельник, выдернутый из своего повествования, которое вел отчасти даже с мазохистским удовольствием, потому что, видно, это было приключение не из рядовых для него, но при этом перенесенный собственным рассказом снова в бандитский подвал и потому испытывающий негативные эмоции, которые пришлось ему там пережить, переживающий их заново, прерванный, замер, пытаясь вспомнить: о чем это он, о чем это Лена.
«А, ну да, Imagine, — подтвердил он и продолжил, выждав паузу, словно его отвлеченная память проехала требуемую остановку, и ей потребовалось время, чтобы вернуться на нужное место: — Федя, значит, смотрит в мой блокнотик, листает так, улыбается над заметками моими, хотя его совсем никто не просит в записи глядеть. И у него харя такая снобистская сама по себе, а с улыбкой — не приведи боже, ироничненький такой взгляд, с таким, наверно, критики очередной роман открывают. Потом до стишка твоего добирается, и что обидно, вот правда, сразу же серьезным становится. На вторую страницу даже не заглядывает, сразу же заявляет, что ты — некий Волоколамск. Ты из Волоколамска, что ли, приехала, родная?»