А теперь вот у него рак. Петров нельзя сказать - с удовольствием, но с уважением произносил это слово, с уважением к себе. Петров пытался вообразить что-нибудь высокое, героико-трагическое, но в голову лезли шуты, арлекины, скарамуши, Пьеро, Церлины, Петрушки, скоморохи, паяцы, марионетки, пудель Артемон и пудель Гульден.
Падал ему на голову ночной горшок, сброшенный с четвертого этажа дошкольником-вундеркиндом. Сламывалась под его поступью доска, перекинутая через канаву. Собака, ростом с заварной чайник, лаяла на него и от злости кашляла.
Разбудил Петрова телефонный звонок.
- Ты что? - спросил Эразм. - Умер уже? Я сейчас с Дранкиным разговаривал. Завтра иди к десяти утра. Возьми с собой мыло, мочалку, чай, тапочки, конфеток. Пижаму и халат дадут. Пальтишко повесишь там в шкафу под лестницей. Я к десяти подойду, все тебе покажу. Я же там работал. Ну, банзай!
Пришла Софья. Разделась молча. Умылась. Собрала на стол. Позвала его пить чай.
За столом на кухне она долго в упор разглядывала его и то ли вздыхала, то ли отдувалась.
- Недолго побегал, - сказала она.
Он согласился. О том, что уходит в больницу, не сказал. Но вдруг отчетливо понял, что у него не фурункул, но, и поняв это, все еще не ощутил в себе смертельной пустоты, но, и поняв это, улыбнулся, как будто затаил в себе что-то светлое. С какой-то переходящей в боль тоской ощутил он ненужность их совместного существования: как две человеческие особи они выполнили возложенную на них природой и социальными установлениями роль, теперь они мешают друг другу подняться на новый уровень бытия, на уровень сивилл и отшельников.
Петров пошел к себе в комнату, поставил на проигрыватель пластинку скрипача Когана. Раньше он терпеть не мог скрипку. Но однажды поймал себя на том, что сидит и слушает скрипичный концерт по радио и ощущение у него такое, будто звук входит в него с дыханием и очищает разум, затуманенный усталостью и машинным перегаром, натянутым с улицы.
Вошла Софья. Прислонилась к книжному шкафу.
- Они могли сыграть весенних пони, французских болонок, желающих забеременеть, гулящих кошечек, но женщинами они не были. Они даже не знали, как это увлекательно.
Петров не сразу понял, что речь идет о его матери и его тетке.
- Они воспитали твоих детей, - сказал он. - И никогда не вмешивались в твои дела.
- Зачем ты их карточку унес?! - Софья вдруг зарыдала бурно, ушла к себе и закрыла дверь.
"Может, Аркашка какой-нибудь номер выкинул?" - подумал Петров.
Он позвонил сыну. Аркашка сказал: "Все нормально. В штатных параметрах". На вопрос: "Как у мамы на работе?" - ответил: "Пять с плюсом". И вдруг закричал: "Истерику закатила? Не обращай внимания. У мамашхен климакс". И заржал.