А быть может, и нет. Быть может, корабль этих друзей и сам по себе вооружен по уши, на борту еще и пара сотен не добрых штурмовиков скучает, а на летной палубе пяток зубастых птичек, поновее того, что в контейнере у меня под крылышком. Это, кстати, причина, почему на поиски супостатов я не вылетел на «Литургие». Как убийца фрегатов, а в стае – и крупная неприятность для крейсеров, этот тяжелый истребитель хорош. Но мне-то в первую очередь нужна была информация, а не комок оплавившегося металла и рой любопытных имперцев на месте инцидента. Вступать в ближний бой с опытными пилотами я тоже пока не рискнул бы. И теория не доучена, и практики ноль.
Так что – полз. На маневровых. Тратил драгоценное горючее, и попутно присматривал корпуса, в которых мог бы заправить быстро пустеющие баки. Ни о каких иных трофеях уже и мысли не было. Шутил даже, подсмеивался сам над собой. На словах сомневался, что сон - шахтерская баржа и девушка с удивительными, орехового цвета, глазами – это действительно замочная скважина в будущее, а не примитивный выверт перегруженного учебой мозга, осложненный острым спермотоксикозом. Но верил. Иррационально, без объяснений, как веруют в Бога наперекор всем логичным аргументам атеистов. Просто пришло время. Просто было пора. Просто срок моей отсидки во мраке черно-белого Пояса Скорби подходил к концу. Мы, пилоты, да и, наверняка, другие военные, всегда остро чувствуем этот момент. Что-то должно произойти! И тело вдруг наполняются жаждой действия, и свербит-свербит-свербит в одном месте от предчувствия приключений.
За малым они сами меня первые не нашли. Едва я, огибая очередной труп некогда величественного линейного крейсера, не ввалился прямо к ним в шлюзовой отсек. В последний момент успел затормозить и сдать назад. Краем глаза заметил на опаленной плазмой броне мертвого гиганта отблески дуговой сварки. А дальше уже на рефлексах.
Всему виной снова это проклятое любопытство. Акбаррский элитный носитель, до верхних аварийных шлюзов набитый трупами рабов, я уже посещал. До сих пор, при воспоминании, от отвращения передергивает. Его же окситанского одноклассника, «Зевса», видел впервые. Соблазн был велик, но с желанием наведаться в мрачные коридоры мертвого великана, я уж как-нибудь справился бы. А вот спасательный сегмент имперского «Гнева Господня», недостающую деталь вычурного «авианосца», болтающийся всего в нескольких сотнях метров от Повелителя Олимпа, пропустить было выше моих сил.
Вообще, моей оплошности была, так сказать, уважительная причина. Как уже говорил, обычно расстояние между объектами, составляющими Пояс Скорби, превышало несколько сотен километров. Чаще всего – и вовсе несколько тысяч. Здесь же, в непосредственной близости от «Зевса», наличествовала какая-то необъяснимая аномалия. Линейный крейсер, во мгле пролома на месте маршевых двигателей которого удалось спрятать челнок вместе с подвешенными под крыльями контейнерами, и носитель являлись как бы центром композиции. Картина у неизвестного художника вышла мрачноватая, переполненная искореженным металлом, смертью и страданиями. Да еще и перенасыщенная деталями. Слишком много трупов, мертвых звездолетов и останков легких пустотных платформ. Словно бы именно здесь, в этом месте, был эпицентр боевого безумия. Здесь, выжимая последние капли сил, сошлись в клинче четыре гигантских флота. Здесь ярость сражения была так велика, что даже век спустя я ощущал ее эманации.