— Но что заставляет вас думать, что он захочет уйти? — попытался защититься Иван.
— A почему твой сын должен отличаться от тебя? — воскликнула расстроенная Анна. — Ты не раз рассказывал мне, что в его возрасте у тебя просто пятки чесались, и ты только и мечтал о дальних странах. Даже если сейчас он кажется счастливым в родных для него местах, жажда нового будет разъедать его душу, как язва.
— Ну а уж если власти узнают, что на самом деле ты вовсе не Иван Михайлович Волков, что ты живешь по фальшивым документам и что ты — француз… — начал было Старшой, но остановился в нерешительности. Затем мужчина собрался с духом и жестко закончил: — В лучшем случае твоя жена и твой сын окажутся в лагере. Что касается тебя, то тебя расстреляют на месте. Слишком уж заманчивая возможность — ликвидировать шпиона, который так давно окопался в стране.
— Но это абсурдно! — воскликнул Иван, вскочив и принявшись мерить шагами комнату. — Я никогда никому не причинял зла, не сделал ничего плохого. В чем они могут меня обвинить?
Анна и пожилой мужчина обменялись взглядами. После двадцати лет, проведенных в Советском Союзе, Иван по-прежнему отказывался верить в то, что здесь никого не интересуют реальные факты. Он сохранил совершенно особенные понятия о человечности и справедливости, и его друзья улыбались, не без затаенной зависти, когда он начинал рассуждать о демократии и о правах человека. Неужели Леон Фонтеруа так и не понял, что человек на самом деле далек от совершенства?
— Если уж хотел уехать, то надо было делать это раньше, Иван Михайлович, — тихим голосом сказал Старшой. — Теперь поздно.
Иван в отчаянии сжал кулаки.
— Да я не о себе думаю, а о Сереже! — умоляющим тоном произнес он. — Сын должен иметь свободу выбора.
Старшой достал из кармана короткую трубку и зажал ее зубами. Его обветренное лицо с глубокими морщинами, напоминающими шрамы, было весьма озабоченным.
Анна долго молчала, сердцем ощущая боль мужа. Затем она встала и подошла к любимому.
— Ты этого хочешь, Леон Фонтеруа, — выдохнула она, — ну что же, пусть будет так…
Иван заметил, что весь дрожит от волнения. Он обнял Анну. Сжимая ее в объятиях, он припомнил долгие месяцы страданий, самоотверженность этой женщины, которая спасла ему жизнь, рождение Тани, задорный смех дочери…
Он думал об Анне, такой серьезной и терпеливой, передающей свои знания их сыну, учащей его читать, побуждающей размышлять, оттачивать свой ум. Учительница из Ивделя снабжала его жену книгами. Иногда он ощущал свою незначительность, глядя на то, как бьется его супруга, чтобы вырастить Сергея воспитанным, образованным человеком. То, что ему казалось столь очевидным в молодости, — книги и знания всегда находились у него под рукой — в тайге обретало совершенно иной смысл. «Мы живем вдали от людей, но это не значит, что мы должны забыть о знаниях», — как-то раз сказала мужу Анна. В этом была особая гордость: потомки тех, кого сослали в ту или иную эпоху в эти края, люди, которые должны были по замыслу властей потерять не только свободу, но и человеческий облик, достоинство и душу, стремились остаться людьми.