Внезапно Волков осознал, что все присутствующие с любопытством смотрят на них. Пристальные взгляды мужчин и женщин, выходящих из церкви, смутили Сергея. Западный мир оглушал советского гражданина, как звонкая пощечина. Обилие газет и журналов в киосках, заполненные всевозможными товарами полки магазинов, вызывающая безмятежность горожан… Аромат свободы кружил Сергею голову. Однако в любом обществе есть свои устои, свои ритуалы, и Камилла почувствовала себя их заложницей — она была обязана уважать нравы и обычаи парижской буржуазии.
— Завтра, Камилла, — прошептал Сергей по-русски. — Я приду к тебе домой завтра вечером, в девять часов.
Затем, опустив голову, он сбежал по ступеням.
Час спустя Камилла стояла в гостиной квартиры на авеню Мессин. Вокруг нее кружили два десятка человек с очень серьезными лицами и растерянными улыбками. Они были необыкновенно участливы, тем самым стремясь продемонстрировать всю глубину собственного горя. Лицо Камиллы было застывшим. Молодая женщина предполагала, что она готова к уходу отца, но теперь, когда его не стало, мадемуазель Фонтеруа чувствовала себя щепкой, которую несет бурное течение.
Стоя у окна, она безуспешно пыталась сконцентрироваться на том, что ей говорила крестная со своим обычным напором, но Камилла лишь видела, как двигаются ее красные губы, при этом она не понимала ни слова. Чуть дальше расположился Пьер Венелль, обводивший насмешливым взглядом собравшихся. Похоже, тюремное заключение не слишком повлияло на него. Банкир по-прежнему выказывал живейший интерес к жизни, и это позволяло предположить, что его состояние нисколько не пострадало, а может, и приумножилось. Камилла старалась избегать Пьера. Девушка не смогла простить Венеллю его предательства во время войны, но, как ни странно, она завидовала его бесстрастности, его умению обратить все в шутку. Если воспринимать жизнь слишком серьезно, то она порой становится невыносимой.
Камилла вздохнула с облегчением, когда крестная, поцеловав ее в щеку, удалилась. Несколько растерянная, мадемуазель Фонтеруа поискала глазами мать.
Он склонился к Валентине, озабоченный и предупредительный. А та, обычно такая прямая, будто одеревеневшая, мягко, едва заметно тянулась к нему. Они беседовали вполголоса. На нем был темный элегантный костюм с двубортным пиджаком, на лацкане которого поблескивал орден Почетного легиона, на руке — траурная повязка. В его тонких изящных пальцах дымилась сигарета, в другой руке он держал хрупкий бокал с водой. Именно в этот момент Камилла поняла, что Александр Манокис и есть отец ее брата.