— Как себя чувствует сегодня Камилла? — спросил Фонтеруа.
Валентина с удивлением взглянула на мужа.
— Я полагаю, что хорошо. Почему ты спрашиваешь?
— Я просто подумал о ней, вот и все.
Так как с самого начала было ясно, что Валентина не потерпит у себя в доме гувернантку-немку, Андре убедил супругу пригласить няню из Эльзаса, объяснив молодой матери, что эти женщины пользуются репутацией превосходных воспитательниц. В семье Фонтеруа существовала традиция с самого раннего детства обучать малышей немецкому языку: это знание должно было пригодиться во время деловых поездок по Восточной Европе, и Андре не понимал, почему должен лишить этой привилегии свою дочь.
Он знал, что Жанна Лисбах, эльзаска с ясным взглядом и седеющими волосами, собранными в пучок, с высоты своих сорока пяти лет и метра шестьдесяти роста сразу же осознала: мадам — одна из тех женщин, с которыми следует обращаться как со взрывчатыми веществами для знаменитых фейерверков Лисбаха — терпеливо, осторожно и тактично.
— Мой отец решил отойти от дел, — внезапно сообщил Андре.
— Тем лучше для тебя.
— Почему ты так говоришь? — Его смутила такая реакция жены.
— Я люблю свекра, но он имеет неприятную привычку всеми командовать, распоряжаться чужими судьбами. Без него тебе будет спокойнее.
И прежде чем вновь опустить глаза, Валентина бросила на мужа взгляд исподлобья. Он понял, о чем она думала. Несколько недель тому назад она уже упрекала мужа в том, что он не проявляет силы воли и настойчивости. «Неужели она считает меня полным ничтожеством?» — грустно подумал Андре.
Больше он не произнес ни слова, глубоко опечаленный тем, что жена не понимает его. Мужчина не мог раскрыть ей свои особо тревожащие душу секреты, не мог рассказать, что порой ему кажется, будто он попал в ловушку, и именно из-за этого он просыпается ночью весь в холодном поту, с учащенно бьющимся сердцем. Он просто боялся напугать ее, причинить ей боль, поделившись своими страхами и сомнениями. Она была чересчур хрупкой, чересчур впечатлительной, с переменчивыми настроениями, капризами молодой женщины. Он боялся лишиться той робкой нежности, которой она его порой одаривала в моменты их близости, когда их тела сливались в редком и оттого особенно ценимом единении. И в такие секунды одиночество отступало.
Александр заканчивал сшивать на оверлоке две бобровые шкурки. Его ловкость вызывала восхищение всей мастерской. Комнату наполняло монотонное жужжание машинок «Excelsior».
В последние недели перед Рождеством в мастерской все трудились без отдыха. «Лучше бы я стал книготорговцем или управляющим кафе, — бушевал Ворм. — Эта работа не зависит от капризов сезона!» И работники улыбались: все знали, что в семье Ворм профессия скорняка передавалась от отца сыну, и так на протяжении четырех поколений. Управляющий мастерской любил это дело со всей пылкостью своей души.