— Отведи этих скотов в кораль, но так, чтобы тебя никто не увидал, — сказал Пейтон вне себя от ярости. — И никому ни слова в каса, слышишь? Ни слова миссис Пейтон или слугам, не то, клянусь богом, я без промедления очищу ранчо от всех вас, ленивых бездельников! Ну, так смотри же, болван, чтобы тебя никто не увидел. Убирайся!
Пришпорив лошадь, он проскакал мимо испуганного работника и помчался по узкой аллее, которая вела к воротам. Но, как справедливо заметил Инкарнасио, это был «черный день»: в глубине аллеи, лениво попыхивая сигарой-самокруткой, появился провинившийся Педро. Он даже не подозревал о случившемся — решив, что коляска просто скрылась за пригорком, и вообще считая данное ему поручение глупой выдумкой, он перед тем, как вернуться в усадьбу, даже сделал крюк и утолил жажду в придорожной харчевне.
К несчастью, вопреки всякой логике ничто так не усиливает гнева, как невозмутимость злосчастной жертвы, этот гнев вызвавшей, хотя такая беззаботность скорее свидетельствует об отсутствии какого бы то ни было дурного умысла. Судья Пейтон, и так кипевший бешенством, при виде благодушного выражения на лице своего нерадивого слуги окончательно пришел в ярость и ринулся ему навстречу. Педро удалось избежать столкновения только благодаря тому, что он успел в последнюю минуту быстро дернуть поводья.
— Так-то ты исполняешь свои обязанности? — спросил Пейтон придушенным голосом. — Где коляска? Где моя дочь?
Хотя Педро и не знал, почему судья в таком бешенстве, он правильно истолковал намерение своего хозяина, и горячая латинская кровь прихлынула к его лицу. Если бы не это, он, возможно, почувствовал бы себя виноватым или попросил объяснения, теперь же он ограничился только национальным пожатием плеч и национальным же полупрезрительным, полунебрежным «quien sabe?».
— Кто знает? — яростно повторил Пейтон. — Я знаю! Из-за твоей небрежности и дьявольской лени коляска опрокинулась! Лошади понесли, и их остановил какой-то проезжий, не побоявшийся рискнуть целостью своих рук и ног, пока ты прятался где-то в отдалении, как подлый, трусливый койот!
Недоумение и слепое бешенство несколько секунд боролись в груди вакеро. Наконец он крикнул:
— Я не койот! Я был там! Я не видел, чтобы лошади понесли!
— Не смей лгать, бездельник! — взревел Пейтон. — Я ведь сказал тебе, что коляска разбилась вдребезги, девушек выбросило на дорогу, они могли погибнуть…
Внезапно он умолк. По аллее разнесся звонкий девичий смех — Сюзи Пейтон и Мэри Роджерс вышли из кареты и, не считая нужным долее сдерживаться, весело бежали по дороге. В глазах Пейтона мелькнуло легкое смущение, а мрачное лицо Педро совсем потемнело от гнева.