– А затем, любезнейший, чтобы сопоставить его с ранами, нанесенными жертве, чтобы посмотреть, совпадет ли его гарда с отпечатком, оставшимся на спине убитой.
– Да, тут я дал промашку, но это же легко исправить.
Папаша Планта мог бы не бросать ободряющих взглядов Лекоку – сыщик и без того творил чудеса; ему не нужно было ничьей поддержки, чтобы поквитаться за раны, нанесенные его самолюбию.
– Что же, эту оплошность можно простить, – процедил он. – Но вы, по крайней мере, готовы сказать, какими банкнотами расплачивался Гепен?
На несчастного корбейльского сыщика жалко было смотреть; он был так пристыжен, так унижен, что судебный следователь счел долгом прийти ему на помощь.
– Мне представляется, что достоинство банкнот не имеет значения, – заявил он.
– Прошу прощения у господина судебного следователя, но я держусь другого мнения, – возразил Лекок. – Эти данные могут оказаться очень важными. Какова самая тяжкая улика, имеющаяся у следствия против Гепена? Деньги, обнаруженные у него в кармане. А теперь представим на миг, что вчера в десять вечера он разменял в Париже билет в тысячу франков. Получил ли он эти деньги в результате преступления, совершенного в «Тенистом доле»? Нет, поскольку преступление еще не было совершено. Так откуда же они? Этого я пока не знаю. Но если мое предположение верно, то правосудию придется признать, что те несколько сот франков, которые имелись у подозреваемого, должны быть и являются сдачей с тысячефранкового билета.
– Это всего лишь предположение, – раздраженно заметил г-н Домини, и, надо отметить, раздражение его становилось все более явным.
– Да, но оно может превратиться в уверенность. Мне остается еще спросить у этого господина, – и Лекок кивнул на бровастого полицейского, – как Гепен унес купленные им предметы. Сунул он их в карман или попросил завернуть в пакет, а если попросил, то каков был этот пакет?
Лекок говорил резко, сурово, таким ледяным и в то же время язвительным тоном, что с бедного корбейльского фараона слетела вся его самоуверенность и даже усы у него не так щетинились.
– Не знаю, – бормотал он, – мне не приказали, я думал…
Лекок воздел руки к небу, словно призывая его в свидетели. По правде сказать, он был рад удачно представившейся возможности отыграться за пренебрежительность г-на Домини. Самому следователю он не мог, не смел да и не хотел выговаривать, зато у него было полное право высечь недотепу полицейского и выместить на нем свою ярость.
– Ах, вот как! А позвольте спросить у вас, голубчик, чего ради вы ездили в Париж? Показать фотографию Гепена и рассказать об убийстве господам из «Кузницы Вулкана»? Они, очевидно, были очень благодарны вам за рассказ. Однако мадам Пти, кухарка господина мирового судьи, сделала бы это ничуть не хуже вас.