. Он чуть не хихикнул вслух, представляя, как будет исполнять этот старый шлягер в махровом халате.
— Нам надо кое-что обсудить, — сказала она при встрече, и уже по интонации он догадался, что на самом деле никакого обсуждения не предвидится. Просто она хочет сказать нечто важное — и наверняка неприятное, — а ему желательно сидеть тихо и слушать.
Так он и поступил, столь бережно сжимая в руках бокал, словно это был последний виски на свете, тогда как Памела, все еще одетая по-офисному, описывала круги по комнате со скрещенными на груди руки.
— Я уезжаю, — сказала она. — Я увольняюсь с работы, отказываюсь от этой квартиры и покидаю Нью-Йорк — возможно, навсегда. Это означает прекращение наших с тобой отношений, о чем я сожалею, но мы ведь с самого начала знали, что это не может продолжаться бесконечно, не так ли?
— Да, — сказал он, удивляясь собственному голосу, прозвучавшему спокойно, без надрыва. — Да, пожалуй, мы знали это всегда.
На самом деле ему хотелось вскочить на ноги с криком «Кто он, твой новый приятель?!» или же пасть на колени и с мольбами обхватить ее бедра, но он ничего такого не сделал, чувствуя, что эта сцена должна быть разыграна по ее нотам. Какая-то крошечная, иррациональная частица его сознания допускала возможность того, что если он до конца выдержит свою роль, если он будет вести себя «цивилизованно», сдерживая эмоции, это может настолько ее впечатлить, что она в последний момент изменит свое решение. Он сделал маленький глоток виски, прежде чем спросить:
— И куда ты поедешь?
— В Вашингтон.
Теперь она уже сидела на стуле, стряхивая пепел с сигареты и явно испытывая облегчение оттого, что самое трудное осталось позади. Расслабившись, она сказала больше, чем, видимо, намеревалась:
— У меня там есть друг, который считает, что я могу претендовать на должность в Министерстве юстиции, а это слишком хороший шанс, чтобы его…
— Секундочку. Ты ведь говоришь о Честере Пратте.
— Даже если и так, что с того?
К черту цивилизованность, к черту все на свете! Он вскочил и двинулся на нее, охваченный ревнивой яростью.
— Как давно ты спишь с этим ублюдком? Скажи! Я задал несложный вопрос: как давно это продолжается?
— Джон, у тебя нет причин кипятиться. Это попросту…
— Как давно, черт побери?! Отвечай!
— Это не тот вопрос, который заслуживает ответа.
В следующий момент его ярость сменилась агонией самоунижения.
— Малышка, не делай этого. — Он дотронулся рукой до ее плеча. — Прошу, не надо. Ты мне нужна, я без тебя не могу…
Таким образом, он сделал обе ошибки, избежать которых стремился изначально, — поднял грозный крик, а после опустился до мольбы, — и в результате все было потеряно.