— Очень уютное местечко, — сказала она. — Когда мы ночью здесь появились, я не успела его разглядеть, потому что была слишком… ну, ты понимаешь… слишком увлечена…
Он еле удержался от восклицания: «Увлечена? Неужели? Мной?!»
— …но теперь вижу, что здесь и вправду мило, — договорила она.
— Эта квартира не предназначена для постоянного проживания, — пояснил он. — Она используется только… короче, мне здесь тоже нравится.
Он звонко чокнулся с ее бокалом.
— Полагаю, это можно назвать «причащением к любимому зелью».
— Хм… — промычала она на манер доктора Бломберга, и он понял, что слабыми шуточками Памелу Хендрикс не проймешь.
Пусть ей было всего двадцать, но, чтобы вызвать ее смех, требовалось нечто по-настоящему уморительное. И еще: ни разу за весь вечер она не спросила его о жене, или о наличии у него детей, или о том, сколько девчонок он приводил сюда до нее. Отсутствие этих вопросов само по себе уже выделяло ее на фоне прочих женщин.
Чуть погодя она встала и, меланхолически расхаживая по комнате в плаще Борга, вернулась к той же — видимо, излюбленной — теме: собственной серости и бесталанности.
— …Вот что интересно, — рассуждала она, пока он наливал себе новую порцию, — я не могу играть на сцене или делать классные фотоснимки, мне не под силу писательство, а если кто-нибудь даст мне кинокамеру, я не буду знать, что с ней делать, однако мне почему-то всегда казалось, что я вполне могла бы продюсировать фильмы. Хорошие фильмы.
Он уже плеснул виски на кубики льда, но после этих слов долил туда же еще одну порцию, а затем посмотрел в ее широко открытые, предельно серьезные глаза.
— Со мной то же самое, — сказал он.
В горах Вермонта воздух на редкость прозрачен, и горожанину здесь все представляется нереальным. Стена леса нависает и подавляет зрителя, коричневые и зеленые цвета неправдоподобно ярки и насыщенны, ну а небо — его просто слишком много.
— Это за следующим поворотом, — сказала Памела Хендрикс. — Ты увидишь знак.
Взятый напрокат желтый автомобиль катил столь мощно и плавно, что казалось, будто он сам выбирает дорогу, независимо от сидящего за рулем Уайлдера; заднее сиденье было заполнено их вещами и бутылками бурбона.
— Это поразительно, — сказал он Памеле. — Я словно попал в другую реальность. Не могу поверить, что это происходит на самом деле.
— Лучше тебе начать верить, — сказала она, — потому что вот оно. Притормози, а то мы проскочим мимо. Вот и знак — видишь?
И он увидел придорожный указатель с надписью: «КОЛЛЕДЖ МАРЛОУ, 5 миль».
Вновь было позднее лето, а прошедшие полгода стали самым счастливым временем в его жизни. В первые недели зимы он под предлогом ночных собраний Общества уединялся с ней на Варик-стрит, а затем их встречи переместились в «фешенебельную» квартиру Памелы в Верхнем Ист-Сайде, аренду которой оплачивал ее отец. Каждый раз, отправляясь туда, он испытывал страх: вдруг она ему не откроет или, что еще хуже, дверь откроет другой мужчина, какой-нибудь рослый атлет. Но она всегда была там одна, порой еще в уличной одежде, порой в просторном махровом халате после душа, порой в тонкой ночной рубашке, обреченной вскоре невесомо соскользнуть с ее плеч на пол перед постелью.