не брякнуть
«низменность». Один-единственный такой промах, и разговор утратит свою патетику. Георг еще помнил курьезный случай, который произошел с ним на презентации одной книги. Тогда, насладившись всего лишь одним бокалом шампанского, он в своей речи обмолвился и вместо
«смелый эксперимент» сказал
«смелый сексперимент», за что был тут же наказан злорадным хохотом насмешников.
Хойкен сделал глубокий выдох. Сейчас, когда почва подготовлена, он должен заложить первый кирпич.
— Я несколько раз разговаривал сегодня с Лоебом, Вильгельм. Он сказал, что сейчас отца следует ото всего, абсолютно ото всего отстранить. Никаких разговоров, никаких контактов, никаких сообщений. Идеально, сказал профессор, было бы сейчас поместить больного в своеобразный вакуум, понимаешь, абсолютный вакуум. Лучше всего было бы создать что-то вроде искусственной комы, глубокого сна, полной отрешенности, чтобы тело получило шанс урегулировать свои проблемы и снова нормально функционировать.
Ханггартнер сделал такой же глубокий выдох. «Этот вакуум, — подумал Хойкен, — заставит его потрудиться. Он наверняка никогда не слышал, что тело следует помещать в вакуум, этого не было в его лексиконе. Теперь он немедленно захочет включить это слово в свой словарный запас и использовать при всяком удобном случае».
— Пока все идет нормально, — Хойкен помедлил и снова понизил голос, чтобы продвигаться к успеху в одной звуковой тональности. — А пока отец болен, возможно, ты можешь оказать нам большую услугу.
— Я? Я смог бы оказать вам услугу? — голос Ханггартнера зазвучал мягче. Стало ясно, что он чувствовал себя польщенным, потому что у него создавалось впечатление, что от него может многое зависеть. Человеку в его возрасте больше всего льстит, когда его о чем-нибудь просят.
— Да, Вильгельм, ты мог бы помочь отцу побыстрее выздороветь. Он просил, чтобы ты приехал послезавтра, как договаривались, и передал мне новую рукопись. Отец уполномочил меня принять ее.
— Он тебя уполномочил? Письменно?
— Письменно — нет, но он благословил меня, ты понимаешь, о чем я говорю. «Вильгельм не сможет нанести нам такой удар, — сказал он. — Иди с ним в его любимый итальянский ресторан, ешь, пей и празднуй передачу его грандиозного романа, и в конце выпейте за здоровье старого Хойкена».
«Сейчас все выплывет наружу», — подумал Хойкен и на миг закрыл глаза, как в дни своего детства, когда он обращался с короткой молитвой к Богу: «Господи, помоги, сделай так, чтобы никто не узнал о моем вранье». Католики для каждой ситуации знают молитву, а в особенно тяжелых случаях спешат на Купфергассе к Плачущей Мадонне и ставят перед ней свечу, от входа сразу налево. Как ни странно, после этого проблема часто улаживается как бы сама собой или просто появляется чувство, что она вдруг стала совершенно неважной. Почему Ханггартнер так долго не высказывает своего согласия? Как быть, если он скажет «нет»? Хойкену не приходила на ум никакая другая приманка, а молоденьких продавщиц книг у него под рукой не было.