Поединок оказался смертельным для человека и зверя…
Митька свернул тушу медведицы с тела отца и склонился над ним в горестном молчании.
Потеряй единственный близкий человек. Одиночество, полное одиночество в безлюдной тайге. Только немые свидетели — высокие лиственницы с побуревшими от времени стволами — печально покачивали кронами.
Могилу в мерзлой земле копать тяжело, и Митька похоронил отца в берлоге, обвалив ее свод и выровняв могильный холмик. Сверху землю он придавил камнем-валуном. К нему прислонил, поставив крест-наскрест, разбитое ружье и ненужную теперь рогатину. Нож Митька забрал себе. Это все, что ему осталось на память об отце.
«Просчитался, видать, батя, — размышлял Митька, — пошел за сороковым, а он оказался-то сорок первый. От сорок первого, старики говорят, не уйдешь».
В зимовье Митька оставался недолго. Припасы кончались, пополнить он их не мог: не было ружья. Решил Митька идти в поселенье, заработать за лето на ружье и вернуться в родное зимовье. Он припрятал от зверя остатки пищи, заготовил сухую растопку и дровишек на случай, если забредет усталый путник, положил на видное место кресало и трут. Плотно прикрыл дверь зимовья, перекрестился и отправился в путь. Рассчитывал он сюда вернуться глубокой осенью, но не вернулся никогда.
Поселковым староста Кирьян Савелович Каинов, сидя за столом, исподлобья смотрел на паренька, неуклюже переминавшегося перед ним с ноги на ногу.
— Митрием, говоришь, кличут, — равнодушно переспросил он, отворачиваясь к окну. — А на что способен?
— На что угодно, дяденька Кирьян, — торопливо отвечал тот, чуя к себе недоверие.
В пятнадцать лет Митька был рослым, крепким парнем. Настоящий таежник.
— Може, силенкой померяемся? — предложил староста и тут же добавил: — А ну садись к столу да ставь руку на локоть.
Не понимая, чего от него хочет староста, Митька сел на кончик скамейки и неловко выставил руку.
— Да не так. Экой неповоротливый.
Кирьян Савелович передвинул Митьку глубже на скамейку, облокотился на стол и, сев напротив, протянул согнутую в локте руку. Сцепившись ладонями, противники уперлись локтями в столешницу.
— Теперь гнети мою руку, Митрий, — приказал староста.
Мериться силой Митьке ни с кем никогда не приходилось. Он понял только одно: от результатов схватки зависит его дальнейшая судьба — заработок, ружье.
— Ну, начинай, паря, — скомандовал староста.
В неожиданный рывок Митька вложил все мальчишеские силы. Трудно было тягаться подростку со здоровым сорокалетним мужиком — железная рука Кирьяна Савеловича даже не шелохнулась. Зато Митька почувствовал, что его рука перестала сопротивляться и медленно гнется к столу. Последних три-четыре вершка она прошла в мгновенье. Сухо щелкнули казанки. Митька испуганно схватился за пальцы, выпущенные из широкой ладони старосты.