— Спрашивай.
— А если этих снарядов там нет? Если все напрасно и их там нет? Такое может быть?
— Может, — тихо ответил Лацис зловещим тоном. Его бледное лицо искажала гримаса боли, глаза горели и сверлили Позднякова, проникали так глубоко, что заставляли сердце разведчика сжиматься. — Может быть и такое. Мы двое суток здесь умираем, выполняя приказ. И мы его выполним! И умирая, последний из нас сообщит с облегчением, что нет здесь этих снарядов. Точно нет, потому что мы приложили все свои силы, чтобы это узнать. А можно уйти! Да, засомневаться и уйти. Вернуться к своим живыми и заявить, что нам кажется, что их нет, что сведения, которыми нас снабдили, не точны. И мы решили вернуться за новыми. Вы, товарищи генералы, уж пожалуйста, снабдите нас точными сведениями, а мы решим, умирать нам за родину или нет, выполнять приказ или не выполнять, потому что старшего лейтенанта Позднякова, видите ли, мучают сомнения!
Майор замолчал и обессиленно откинулся на подушку. Поздняков с испугом оглянулся назад, не слышал ли кто последних слов командира. Ему стало стыдно и страшно, что эти слова кто-то мог услышать. О нем, о человеке, который с первого дня войны в огне, который никогда не сомневался, бросаясь в бой в самых отчаянных условиях. И когда в составе механизированной группы для рейда в тыл врага подбирали командиров, то никто и не сомневался, что разведвзводом сможет командовать только Поздняков и никто другой. И услышать о себе такое… Старший лейтенант опустил голову, шагнул ближе к кровати, на которой полулежал майор.
— Простите, — превозмогая судорогу злости и стыда, которой сводило челюсти, произнес он. — Я не хотел, чтобы вы сомневались во мне. Я это сказал… Я не знаю, почему я это сказал. Наверное, потому, что мне страшно не выполнить приказ, страшно вернуться живым и сказать, что не нашли. И меня спросят: а ты на сто процентов уверен, что их там нет? И я не смогу этого утверждать. А вдруг вернется следом вторая группа со снарядами и скажет: вот они. Мы нашли, а Поздняков не нашел, растяпа. Поймите, товарищ майор, мне не смерть страшна, а позор. Мне страшно приказ не выполнить, страшно не найти. Уходить страшно с пустыми руками, мне же по ночам будет сниться, что я вон тот лист железа не поднял, вон под тот куст заглянуть забыл, куда эти снаряды взрывом отбросило. Понимаете?
— Понимаю, разведчик, — со вздохом ответил Лацис. — Думаешь, мне не страшно? Столько жизней доверили, чтобы выполнить приказ, а я вас всех тут положу и не выполню. Всем страшно, Сережа. Но об этом надо молчать, иначе страх поползет от командира к подчиненному, от одного солдата к другому, и не станет подразделения, не станет армии, останется только толпа людей, скованных страхом, толпа обезумевших от страха людей. Иди, Сергей, и никогда больше не произноси этих слов и не задавай этих вопросов. Даже про себя, ночью в подушку. И умри достойно как командир, даже если тебе придется умирать с этим страхом наедине. Война. Вопрос быть или не быть нашей стране, а ты о своих личных страхах. Иди, Поздняков, ищи. Ищи, родной!